Медовый месяц состоял из бесконечных развлечений: балы, приемы, петушиные бои, пикники, поездки по каналам в роскошных королевских паромах, театральные постановки в исполнении актеров из Лондона. Все дни напролет лестницы, анфилады комнат и галереи заполнялись толпами блестяще одетых дам и джентльменов. В залах и на балконах из резного граба мелькали темно-синий бархат, голубой атлас, золотое шитье придворных. Шум их голосов, смех, светская болтовня достигали слуха Катарины повсюду, где бы она ни находилась — среди гостей или, что бывало чаще, в своих собственных апартаментах за тихой истовой молитвой, либо при разговоре с фрейлинами и исповедником. И ей нравилась такая атмосфера, ибо, хотя она и чувствовала себя смущенной и одинокой в веселой, беззаботной толпе гостей, радостный шум давал ей ощущение, что она как. бы участвует в этом празднике жизни.

— Страшна, как смертный грех, — говорили гости, увидев избранницу Карла. Они старались преувеличить ее недостатки — уж слишком она не походила на англичанку.

Катарина подвергалась доскональному разбору, женщины смеялись над ней, шушукались и сплетничали за ее спиной, прикрывшись веером, даже когда Катарина находилась в той же комнате, — они знали, что та все равно не поймет ни слова. И когда взгляд королевы случайно останавливался на ком-то из них, леди быстро изображала любезную улыбку, приседала в реверансе, а потом подмигивала ближайшей соседке и подталкивала ее в бок.

— Господи! Обворожительна, как собака на удавке!

— Вы только посмотрите, какая у нее дряблая кожа! Какого дьявола она хотя бы не припудрится?

— Ни за что на свете ее цербер не разрешит этого. Говорят, старая ведьма считает нас стаей волков и изо всех сил старается уберечь ее величество от нашего развращающего влияния.

— Эй, вы только посмотрите, как она сейчас взглянула на короля, это надо было видеть! Меня чуть не стошнило: такой влюбленный взгляд на мужа — при всем честном народе и средь бела дня!

— Надо сказать, что его величество демонстрирует нам свое прекрасное воспитание тем, что изображает терпимое отношение к ней.

— Уверена, что он долго не выдержит. Каслмэйн пришло время рожать, она легла на прошлой неделе. Значит, через пару недель она будет здесь, вот тогда посмотрим!.. — Полгода назад Барбара Пальмер получила титул графини Каслмэйн.

— На галерее говорят, что король обещал ей, когда женится, пожаловать должность камер фрау…Она, конечно, получит должность, и знает, за что!

И хотя они терпеть не могли Барбару за ее высокомерие, несносное поведение, испытывали к ней зависть и ревность, все же она была своей, одной из них, и теперь они объединились с ней в одном лагере против этой чужой и чуждой им женщины, раздражавшей всех своей скромностью, сдержанностью, упрямым следованием моде своей страны, настойчивой преданностью своей церкви. Но не только эти качества вызывали враждебное отношение придворных к Катарине. Тем, что она с первого взгляда проявила симпатию к канцлеру Кларендону, она невольно вызвала неприязнь к себе со стороны наиболее влиятельных людей при королевском дворе.

Но Катарина ничего не знала об этом. Несмотря на неоднократные предупреждения Пеналвы, она видела в своих новых подданных лишь роскошно одетых дам, с великолепными глянцевитыми прическами, гладкими любезными лицами, женщин, которым она завидовала, хотя знала, что это грешно; мужчин, умевших вести себя так непринужденно, так элегантно, когда они склонялись, целуя ей руку, широким жестом снимали шляпы при ее появлении, и души которых оставались для нее закрытой книгой. Катарина по-прежнему была немного напугана Англией, но она так сильно любила своего мужа, так стремилась понравиться ему, что старалась скрыть свой страх и неуверенность и считала, что преуспевает в этом.

И вот однажды вечером, когда она готовилась ко сну, к ней приблизилась леди Саффолк, тетка леди Каслмэйн и единственная фрейлина-англичанка в свите Катарины, и вручила ей лист бумаги со списком имен.

— Эти люди рекомендуются в услужение вашему величеству, — сказала она. — Не соизволите ли вы подписать?

Катарина в белой шелковой ночной рубашке взяла список и пошла с ним к письменному бюро. Она взяла перо и наклонилась, чтобы подписать перечень, как вдруг увидела ястребиную физиономию Пеналвы над своим плечом.

— Не подписывайте, не прочитав списка, ваше величество! — прошептала она

Катарина взглянула на нее с легким удивлением, ибо считала, что если король выбрал именно этих людей, значит, так тому и быть. Но старая дуэнья уже бормотала имена в списке:

— Миссис Прайс, миссис Уэллз. Старшая фрейлина Бриджит Саундерсон. Камер-фрау — фрейлины в спальных покоях: миледи Каслмэйн… — на этом имени голос ее, зазвенел от возмущения. Она обернулась к Катарине.

Это было единственное имя, которое для той что-то значило. Еще до отплытия в Англию мать, которая не дала никаких советов, как ей стать счастливой женой и королевой, предупредила дочь никогда не допускать до себя леди Каслмэйн. Как старая вдовствующая королева сказала ей, это известная потаскуха, и король, будучи холостым, уделял ей много внимания.

— Как? — испугалась Катарина. Она подняла голову и встретила холодные глаза леди Саффолк. Потом она повернулась так, чтобы закрыть список спиной. — Что же мне делать? — прошептала она, делая вид, что читает список дальше.

— Конечно, вычеркнуть эту тварь.

Она подхватила выроненное Катариной перо и, обмакнув в чернильницу, быстро подала ей.

— Вычеркните, вычеркните ее, ваше величество. Еще секунду Катарина колебалась, боль и страдание отразились на ее лице, потом она решительно провела жирную черту, и еще, и еще раз, вычеркивая ненавистное имя, пока оно полностью не исчезло под слоем чернил. Ей показалось, что таким образом она уничтожает и саму угрозу своему счастью. Она обернулась и сказала переводчице:

— Передайте леди Саффолк, что я верну ей список завтра утром.

Полчаса спустя в спальню вошел Карл и увидел жену одну и, как всегда, на коленях перед небольшим алтарем, установленным рядом с огромной кроватью под величественным пологом из красного бархата. Карл стал молча ждать, но он уже успел заметить бумагу на туалетном столе и жирную черную полосу на имени Каслмэйн. Он, однако, ничего не сказал, а когда Катарина повернулась к нему с улыбкой, король подошел к ней и подал руку, помогая подняться, но, целуя ее. Карл ощутил напряжение и тревогу в ее маленьком теле.

Несколько секунд они разговаривали о пьесе, которую видели в тот вечер, «Ярмарке Бартоломео» в исполнении Королевского театра. Но все время Катарина с тревогой ожидала разговора о списке и хотела, чтобы Карл сам заговорил об этом. Наконец, когда он, извинившись, собрался перейти в гардеробную переодеться, она быстро заговорила:

— О, сир, пока я не забыла… Миледи Саффолк дала мне сегодня список… он вон там… — она глубоко вздохнула. — Я вычеркнула одно имя. Я уверена, вы знаете, какое именно, — оропливо добавила она чуть более строгим голосом, — Пеналва предупредила ее, что она должна дать ему понять раз и навсегда: так, как было, больше не будет.