фойе ресторана «Русская тройка». Он зорко следил за теми, кто сочился в ресторан, праздный наряженный народ был у него подконтролен и даже рентгенно проверяем на состоятельность.

В зале на столах с белыми скатертями сверкала золотыми ободками посуда, поблескивали ножи, вилки. С кухни разносился вкусный насыщенный запах бефстроганов. Тощий, длинношеий музыкант, по прозвищу Вова Дуреман, настраивал бас-гитару на невысокой сцене. Официанты принимали заказы и несли первые полные подносы. Посетители закуривали, приглядывались друг к другу, некоторые уже прикидывали возможный улов.

Здесь были пехотный майор, капитан танкист и морской офицер, кавторанг, несколько всем известных завсегдатаек: вятских людок, светок, маринок; парочка продажных лахудр, на которых посетители из местных уже не клевали; компаниями — шпана, студенты, шулеры, командированные инженеры из Куйбышева, снабженцы из Астрахани, театральные артисты из Йошкар-Олы, и конечно, с толстыми лопатниками грузины, снявшие огромные фуражки в гардеробе…

Что может быть в России уютнее, чем провинциальный ресторан! В него, как реки в море, стекаются судьбы. Здесь растворяется вся прошлая жизнь. Здесь хочется жить только сейчашным мгновением! Алексей усмехнулся этой продолжительной мысли, оглядел мельком зал и снова обнял Елену за талию, притиснул к себе. Почему оглядел зал мельком? Потому что не на что и не на кого ему больше смотреть, чем на свою Ленку! Он уже исцеловал ее в щеки, в шею, в руки, он ее уже всю обжал, изобнимал, перещупал… Она только и знала, что оправляла лилово-красное, из тонкого шифона платье, да беспокоилась, чтоб Алексей не порвал на ней черные колготки, в сеточку, итальянские… А сама льнула к нему не меньше, чем он к ней! Зеленые глаза лучились, влюбленно щурились. Проснувшаяся, будто вулкан, сила первой любви опять обворожила их, как в школьные годы, сделала сумасшедшими.

— Ты вспоминал меня?

— Очень часто.

— Я ждала тебя… Иногда смотрю на двери в магазине — вдруг сейчас Леша появится.

— Сегодня появился.

— Почему раньше не заходил?

— Третий лишний… Ты за летчика замуж собралась… — безревностно шептал Алексей, целуя Елену в ухо: — Почему от него сбежала?

— Бабушка научила, — распахнуто отвечала Елена. — Все хорошее, что было с женихом до замужества, подели, говорит, на три. А все плохое умножь на три. Тогда и получишь счастье своей супружеской жизни… Я после этой арифметики с порога ЗАГСа и рванула. Летчик ревнивый, придирчивый… Не мое! — Она смело, естественно и без стеснения обняла Алексея за шею: — Это ты, Лешенька, навсегда. С тобой в любое время, как с родным. А другие — они… они глупые. Мужики вообще очень глупые… Претензии какие-то, ревность, обиды. Не хочу вспоминать! Я с тобой… сегодня… Всегда с тобой.

Он пьянел. Она пьянела. Пьянели от первого бокала вина, от хриповатого голоса Вовы Дуремана, который на жутком английском запел битловскую песню «Эс ту дей», пьянели от ресторанного зала с синим распутным табачным дымом, от пролетавших бабочек в горошек на белых рубашках официантов…

Столик, за которым они сидели, стоял в углу зала, у колонны, для них — выигрышно: никому глаза их нежность не мозолила. Ресторанный вечер тем часом раскочегаривался. Все громче голоса, смех. Все больше дыма. Пьянее и умильнее посетители. Площадка перед сценой с каждой песней заполнялась танцующими.

— Для нашего дорогого гостя из Москвы, — объявлял Вова Дуреман, получив очередной «парнас», — Алексея Ворончихина мы исполняем эту песню. Из репертуара Джо Дассена.

— Леша, это тебя, — с изумлением сказала Елена.

Алексей огляделся: московского двойника быть не могло, именного сходства тоже. Он вышел в центр зала, чтобы понять, кто решил приветствовать его песней, не пожалел пятерку. Вова Дуреман уже с микрофонной гнусонцой запел, подлаживаясь под популярного французского шансонье.

Мир, в котором нет тебя…

— Танька? Вострикова? — Алексей сперва не признал бывшую соседку.

Коротко стриженная, крашеная в блондинку, в нелепых для ресторана солнцезащитных очках. Брюки полосатые, как пижама. Кофта — лапша. Сидела она в компании военных, как тертая шалманщица. Благо хоть не с «урюками», подумал Алексей, пробираясь этой мыслью к брату Павлу.

Скоро они танцевали с Татьяной посреди зала.

— Пашка летом приезжал. Замуж звал, — рассказывала она. — Умолял даже. На колени вставал. Говорит, пока в военном училище учусь, ты комнату снимай. А потом — куда пошлют. Там жилье дадут, семью расплодим…

— Правда, на колени вставал?

— Вставал, — невесело усмехнулась Татьяна. — Ты на колени перед девкой встанешь — это одно. Потом штанины отряхнешь и до другой девки побежишь. У Пашки все на серьезе… Умом-то я понимаю, с ним заботы не будет. Но сердцем чую: не по пути мне с ним. Он как скала — такие женщин прощать не умеют… Будем жить с ним через силу. Он себя мучить, меня мучить… Пускай на расстоянии любит, — рассмеялась Татьяна. — Тошно одной. Но Пашки боюсь… Вон с приезжими развлекаюсь… На песенный заказ их раскрутила. Толика-то у меня посадили.

— Толик — это Мамай?

— Для тебя Мамай… Для меня муж, записаться только не успели. Я теперь у Толика в доме живу. Голубятню-то помнишь? Соскучишься — заходи. Для тебя двери открыты. — Она улыбнулась Алексею с лукавцей, в которой всё-всё понять, и сильно прижалась к нему.

Что-то тревожно-болезненное шевельнулось в сердце, брат Павел предстал стоящим перед Татьяной на коленях.

Мир, в котором нет тебя,

Чужой и равнодушный мир.

Я брожу словно тень средь теней,

Нет надежд, нет больше сил…

Повторял куплет хриповатый местный Джо Дассен.

Алексей после танца проводил Татьяну до столика, придвинул для нее стул. Капитан танкист, широкоплечий, курчавый, раскрасневшийся от коньяку, приблизился к Алексею, шепнул в ухо:

— Она моя. Будешь к ней мазаться — застрелю!

— Из танка?

В лице капитана прибавилось краснины.

Когда Алексей вернулся к своему столику за колонну, Елены и след простыл. Идиот! Бестолочь! Чего поперся к Таньке? Ленка, конечно, обиделась. Предал ее, дурень! Еще и прижимался к Востриковой. Ах, бабы! Сегодня от нее радость — завтра яд… Татьяна и Елена знали друг друга: в одной школе учились. Но друг дружки чурались. Девичьи пристрастья не угадать.

Алексей рванул в вестибюль. Бори Кактуса «на дверях» не видно. Алексей выскочил на улицу. Бросился в одну сторону, в другую. Нет Елены!

Что-то красноватое, кажется, знакомое, родное, мелькнуло на углу дома, за голыми кустами, через перекресток. Алексей помчался за мутно-красным цветом.

— Леша! Куда ты? Леша! — раскатом радости оглушил его голос за спиной.

Он никогда в жизни не видел более красивой девушки.

Растрепанная, переполошенная, Елена стояла в трепете недоумения. Губы полуоткрыты,