Но появился Йо. Он карабкался по балке наискосок от меня и всем своим видом ничего доброго не предвещал. Это было ясно как божий день, одна улыбка чего стоила! Коварная, притворно товарищеская. А голубые глаза — буравящие, сверлящие.

— Пожалуйте, король вальса явился!

Я был настороже. Всем нутром чувствовал, что выдумал он нечто такое, что позволит ему взять реванш за оскорбительные для него танцевальные уроки.

— Не болтай!

Он подобрался ко мне и сел рядом. Его голые мальчишеские, почти по-детски беззащитные колени торчали острием возле моих длинных ног в брюках, но взгляд был полон самодовольства, когда он сказал:

— А ты не все знаешь!

— Что, не все?

— Не скажу, не могу вернее.

— Выкладывай…

— Нет.

— Перестань, выкладывай… Что я должен знать?

— Твой дядька…

Дядя Кристен. Что мог знать Йо о Кристене? Что знает чужой о таком мужчине, как он?

— Что такое?

— Я обещал никому не говорить, никому.

Он поймал меня, забил в угол и наслаждался этим.

— Я тоже никому не скажу. Клянусь всеми святыми. Давай, говори!

— Скажу, только обещай возвратить один журнал.

Вот, значит, какое вознаграждение за мои труды!

— Если надо, возьми два, только давай, говори!

Он хотел бы еще кое-что получить взамен, но не вытерпел, чтобы не рассказать новость:

— У него были дела с Марией.

Это было уж слишком. Он видел, что я рассердился не на шутку, поэтому поспешил добавить:

— Так люди говорят…

— Грязная болтовня!

Я настолько разгневался, что голос сорвался и перешел в шипение.

— Все говорят.

— Грязная болтовня! Кто это болтает зазря и обманывает народ?

— Обманывает, говоришь?

— Ты один из них!

— Ах, так?

— Да, ты!

— Может, хочешь узнать, от кого я все слышал?

— А мне все равно, кто разводит сплетни и кто им верит.

— Они стояли на крыльце и жались во время моей конфирмации. И мама, и Герда видели их. Вот!

— Они паршивые сплетницы!

— Это моя мама сплетница?

— А то нет!

— Ах, ты…

Он тоже теперь разозлился. Почти одновременно мы спрыгнули на пол, здесь было просторнее двигаться.

— Возьми свои слова о моем дяде назад!

— Никогда! Все знают, чем он занимается…

— Знают такие отвратительные сплетники, как твоя мать!

Он злобно посмотрел на меня:

— Возьми свои слова обратно!

— Она самая грязная баба из всех сплетниц!

Тут он двинулся на меня. Вероятно, от ярости у меня задрожали колени, но я встретил нападение с протянутой рукой. Неосознанно попал ему кулаком под глаз. Он протянул ногу и лягнул меня. Слезы мешались с обидой, но я решил не сдаваться. Дважды ударил его рукой по лицу и толкал что было силы до тех пор, пока он не упал и не покатился по пыльному полу. Последнее, что я видел, это открытая рана на его колене и темная струйка крови, медленно стекающая к сапогам. Я повернулся и побежал. Каялся, ведь не было особой причины, чтобы бить прямо в лицо. Из-за чего разгневался? Попусту. Бежал согнувшись, сжавшись; задыхался, ничего не видя перед собой, горькие слезы заливали лицо. Пересек двор, поднимался по косогору, всхлипывая, не разбирая дороги, ноги сами несли по знакомой тропинке. Что же получается? Ведь это я вчера вечером думал недоброе о дяде Кристене лишь потому, что он выглядел молодо и вел себя по-молодому. Значит, подозрения мои не были, не были напрасными? Не были выдумкой? Оказались реальными? Странное поведение дяди Кристена в избушке, перебранка между ним и тетей Линной, ведро с молоком, исчезновение Марии, о котором они не желали говорить; и теперь еще — дядя Кристен и Мария. Его сильная рука, которая вчера вечером незаметно сорвала с гвоздя повязку для волос… Все улики налицо. Поведение выдавало их. Что-то было не так в Фагерлюнде, как прежде… И Мария, моя Мария с толстой светлой косой имела отношения со многими, многими мужчинами… Нет, невыносимо. Какая нелепость!

Я почти остановился на бегу. Даже запахи леса, звуки, нежные полосы от солнечных лучей, проникающих сквозь ветви, давали пищу моему измученному воображению:

Мария… Моя Мария! Мечта мальчишеских лет, предмет тайных воздыханий, неосознанных и непроизвольных, предмет детской влюбленности, отмеченной робостью, смущением, пугливостью, равнодушием и большой ранимостью, которая, если ее вспугнуть, может привести к ненависти и — самопрезрению. Нет ничего страшнее, чем собственное падение. Но теперь мечта получила конкретное злостное воплощение: у Марии было много любовников и среди них — дядя Кристен; от этой мысли становилось горько и тошно, разум отказывался понять… Я свернул с тропинки, вошел под сень деревьев, где почувствовал себя еще несчастнее: вот расплата за неуемные фантазии, глупые идеи; я оказался соучастником драмы, оказался замешанным в темные планы взрослых и знал лишь один метод расквитаться с этим дурным непонятным миром.

Я расстегнул брюки, опустился на колени в мягкое зеленое покрытие под высокими соснами, зажмурил до боли глаза — настал час расплаты. Пусть мой скромный грех падет на траву и растения, потечет от листка к листку тяжелыми каплями, пока лесная почва не примет его.

5.

Вечером тетя Линна позвала нас в сад. Она накрыла круглый стол, поставила вафли, варенье и сметану. Стоял прекрасный теплый вечер. День был жаркий, даже слишком жаркий, хотя, как сказала тетя Линна, грешно было жаловаться, потому что весна была запоздалая и лето пришло позже обычного. Коровам дали корм, они теперь лениво расхаживали на лугу, позванивая весело колокольчиками. Скворец сидел на верхушке антенны, как на наблюдательной вышке, и распевал песни над своей территорией. Последние ласточки стрелой взмывали в поднебесную высь.

Мы сидели вокруг круглого стола, ели вафли, сметану, клубничное варенье и говорили о том же самом, что и за обедом, о том, о чем говорили вчера вечером, в день моего прибытия. Я думал о проблеме повторения: говорить одно и то же равносильно тому, что переливать воду из кувшина в чашку, из чашки в кружку, последнюю каплю воды выпиваешь, не испытывая жажды. Но зато таким образом создаются условия для развития темы, для исчерпывающего ее освещения. Даже правдивое можно медленно и постепенно изменить и преобразовать, поскольку то, что называют «действительным», относится к неустойчивым понятиям, зависит от повторений, от согласования в произношении, обеспечивающего совпадение в мыслях. Для нарушения же этой конструкции требуется совсем немного: один-единственный звук неодобрения или случайно высказанное сомнение. Я сидел и размышлял о многослойности понятия «правда».