Джон Мейер Фрай сидел на стуле в одной из двух камер в так называемом Доме смерти. Камера была меньше обычной, и в ней царила почти стерильная чистота, здесь не было ничего индивидуального и никаких запахов — только стул, раковина, унитаз и красный ковер на полу. Джона предупредили, что видеокамера на стене напротив постоянно включена и что изображение передается на монитор в помещении охраны, где неотлучно находятся по меньшей мере три охранника. За двенадцать часов до смерти вероятность нервного срыва у человека значительно возрастает.

На коленях у Джона лежал листок бумаги, в руке он держал ручку.

Он уже пару часов пытался написать распоряжения насчет своих похорон и завещание, но у него ничего не получалось: невозможно описать словами то, что будет после твоей собственной смерти!

Джон покосился на видеокамеру и, протянув к ней руки, вслух попросил тех, кто смотрит на монитор, прийти к нему, забрать назад бумаги и выбросить их, пусть все будет как будет.

Анна Мосли и Мария Морхаус были совсем молодыми юристами, когда шесть с лишним лет назад работали вместе с Рубеном Фраем и Верноном Эриксеном в Коалиции штата Огайо против смертной казни, которая базировалась в молитвенной комнате больницы в Цинциннати. Теперь они обе стали адвокатами с собственным маленьким бюро на первом этаже ветхого дома на Северной Девятой улице.

В день, когда Джона нашли мертвым на полу в камере, обе были в отчаянии.

Все эти шесть лет они не имели никакого представления о том, что это побег, подготовленный и проведенной маленькой частью их группы сопротивления.

Возможно, Анна Мосли и Мария Морхаус справедливо негодовали, что их не допустили к осуществлению этого плана, но в любом случае виду они не подавали. После того как Джон был возвращен в камеру в Маркусвилле, обе вновь включились в борьбу, и значительная часть их неоплачиваемого рабочего времени теперь уходила на то, чтобы добиться отсрочки, — они бомбардировали все возможные юридические инстанции в Огайо своими обоснованиями необходимости отложить исполнение приговора.

И вот осталось двенадцать часов, они сидят рядом в просторной приемной в центре Колумбуса. Они нужны друг другу, как нужно бывает чье-то плечо, когда уже хочется лечь и сдаться. Они устали, работали всю ночь и сознавали, что их шансы повлиять на ход событий почти нулевые; смертный приговор Джону Мейеру Фраю стал важнейшим делом для всего Огайо; его смерть должна была показать торжество справедливого возмездия.

Женщины крепко сжимали пачку бумаг, они были почти совсем одни в огромной приемной, которая казалась чересчур большой — зеленый мраморный пол и нечто вроде античных колонн у центрального входа.

Они не сдались.

Они подготовились и вот-вот произнесут свою последнюю речь перед Верховным судом штата Огайо. А потом прыгнут в машину и помчатся в Цинциннати — в Апелляционный суд Шестого округа США. Джон Мейер Фрай уже один раз умер и выжил, значит, это может повториться еще раз.

Это еще не конец. Совсем даже нет.

Когда Джон встал и с завещанием в руке повернулся к видеокамере, группа наблюдавших срочно поставила в известность Вернона Эриксена. На момент приведения приговора в исполнение осужденный должен быть здоров и невредим, а этого заключенного уже начала поедать смерть. Вернон помчался по холодным коридорам с запертыми дверями, когда он добрался до Дома смерти, то попросил одного из охранников впустить его в камеру к человеку, которому осталось жить двенадцать часов. Он сел на стул перед ним и завел разговор о самых разных вещах, кроме смерти, голоса их звучали приглушенно, порой Вернон клал руку Джону на плечо.

Охранники следили за их беседой сквозь помехи на черно-белом мониторе и видели, как умело их начальник смог успокоить впавшего было в панику приговоренного к смерти. Но они не уловили близости между ними и не заметили, с каким удивлением Джон слушал признание Вернона в том, какую большую роль тот сыграл в его побеге. Они также не могли слышать, как осужденный вдруг начал благодарить человека, приставленного охранять его до смертного часа, за эти дополнительные шесть лет жизни, за то, что этот человек, которого он почти не знал, рисковал всем, чтобы дать ему возможность продолжать дышать.

Эверт Гренс нисколько не устал. Сон переоценивают. Он продолжал ходить в коридор за кофе, пока ночь сменялась сумерками, а потом утром, и все, что у него было к началу дня, — это неуемная энергия, порожденная тревогой и яростью, которым было тесно внутри него, и они рвались наружу. Он вызвал Свена, бледного от бессонных часов, и попросил пойти с ним в центральную диспетчерскую — два месяца интенсивного слежения СМИ за принятием политического решения о выдворении задержанного, приговоренного к смертной казни с уже назначенным сроком исполнения приговора, должны были сегодня достигнуть своей кульминации. Ожидались многочисленные, заранее заявленные демонстрации и яростные несанкционированные акции протеста. Гренс расположился в комнате, сменив одного из операторов, и, когда пришел первый запрос из американского посольства, с требованием прислать полицейское подкрепление, чтобы сдерживать все увеличивающуюся толпу, угрожающую вот-вот ворваться на территорию миссии, он взял трубку и спокойно ответил: «Sorry, no cars available».[19]Проигнорировав тревожный взгляд Свена, он переключился на следующий разговор. Когда испуганный сотрудник посольства описывал все более угрожающую толпу демонстрантов, он ответил точно так же: «Sorry, no cars available». Третий раз, когда в трубке послышались громкие крики демонстрантов и сотрудник в истерике взмолился о помощи полиции, Эверт Гренс с улыбкой прошептал: «Then call in the marines»[20]— и повесил трубку.

Хелена, ее сын Оскар и свекор Рубен во время своего последнего совместного посещения тюрьмы получили от Вернона Эриксена разрешение на свидание с осужденным в его камере в Доме смерти. Тогда они смогут увидеть его через довольно редкую решетку в стене, а не сквозь стеклянное окно в квадратной стальной раме, через которое обычно посетители общались со смертниками в последний день.

Тем, кто наблюдал это свидание на мониторе, было трудно понять, почему они совсем не разговаривают, казалось, они просто сидят друг напротив друга — Джон Мейер Фрай на стуле перед запертой дверью, а его семья — в коридоре снаружи. Посторонние не понимали, что только этого им и хотелось: просто быть рядом, никаких слов, все уже сказано.

Торулф Винге пришел из своего дома на Нюбругатан в министерство иностранных дел на площади Густава-Адольфа задолго до рассвета. Судя по всему, ему предстоял еще один долгий день — еще больше телекамер, еще больше вопросов.

Этот день, которого он ждал с нетерпением.

Когда он пройдет и наступит ночь и темнота, закончатся эти два проклятых месяца. Ему стукнуло шестьдесят, всю свою взрослую жизнь он провел в коридорах власти и смог отбиться от некоторых глупостей, скрыть в дипломатической тени десятки скандалов, своим посредничеством предотвратить в зародыше кое-какие национальные и международные кризисы. Но этот чертов убийца девчонки, он перечеркнул все это! Порой вечерами, когда на время отступала ненависть, Винге спрашивал себя: а не начал ли он уставать, может, силы ему уже изменяют, может, он просто-напросто состарился. Что ни день — новые заявления, новые интервью, рейтинги мнений, требования отставки. А все из-за этой злополучной высылки опасного преступника. Газеты, телевизионные каналы, их хлебом не корми, читатели, зрители — они такие вещи обожают. И все это тянется и тянется, разве что когда Фрая казнят, может, все и закончится, может, тогда весь интерес пропадет.