Дамы задохнулись от ужаса.

— Это всего лишь означает, — сказал распорядитель, — что вы должны всегда держаться меня. Не делать ничего, если я не скажу, что это можно делать. Ни к чему не прикасаться, если я так говорю. Всем понятно?

Всем было понятно. Дамы энергично кивали головами.

— Тогда пройдемте.

Когда группа потянулась вверх по лестнице, распорядитель спросил у дам, как им нравятся его «тряпки», и те признали, что его костюм очень красочен и радует глаз.

Хотя про себя они подумали, что им-то нет никакого дела до того, как он выглядит.

— А моя маленькая вступительная речь? — приставал распорядитель, — она ведь не слишком длинная, да? Вам не кажется, что я с ней немного переборщил? Это наше нововведение, знаете ли, дамы, мы решили получить кое-что за эти вечерние экскурсии, устроить небольшой побочный заработок, понимаете, что я имею в виду?

Это чрезвычайно оригинально, согласились дамы, которым на самом деле хотелось побыстрее перейти к той части визита, где можно было рассмотреть «запоздалых» в действии.

И вот они пришли в большой зал.

— Это то, что мы называем центральной административной зоной, — сказал распорядитель, — она разделяет мужскую и женскую секции. Вы ведь не думаете, мадам, что мужчины и женщины живут у нас вместе? — Эти слова он адресовал, плотоядно подмигнув, двум дамам, Патрисии Парсонс и Памеле Плейер, которые тут же залились краской и немедленно решили написать официальную жалобу на мужчину за такую неподобающую вульгарность. «Те коридоры ведут к палатам, куда пациентов помещают в зависимости от характера — а также и тяжести — их болезни».

При слове «тяжесть» у дам из женской религиозной ассоциации Бетнал Грин Баптист перехватило дыхание: они подумали, что как раз там им и покажут те ужасы, которые описывали их коллеги из женской религиозной ассоциации Кроуч Энд Католик.

Каково же было их разочарование, когда распорядитель сказал: «Однако тяжелые больные не содержатся на этом этаже», — и стал рассказывать им, как женщин здесь вовлекают в приготовление еды, уборку и шитье — поскольку для ускорения их выздоровления эта деятельность считается самой благоприятной. При этом распорядитель подмигивал и не переставал поправлять свой костюм. Он объяснил далее, что мужчин тоже вовлекают в выполнение нужных дел; комнаты были просторными и с большими окнами, а на стенах висели картины…

Дамы продолжали следовать за ним, изо всех сил пытаясь скрыть недовольство, которое стало подниматься среди членов группы.

И вот распорядитель обернулся к ним и сказал: «Дамы, надеюсь, вы готовы к этому. Потому что для наблюдения безумия воочию нам нужно переместиться на нижние этажи».

Раздался коллективный вздох.

Распорядитель, по-прежнему державший факел, поднял его повыше, открыл большую деревянную дверь и указал вниз, куда вели серые каменные ступени.

Внизу дамам пришлось потесниться. Атмосфера здесь заметно отличалась от обстановки наверху, очень напоминавшей больницу — «обычную» больницу, так сказать, даже в чем-то немного более современную, прогрессивную и лучше оборудованную, нежели тогда было принято.

Однако на нижнем уровне воздух был застоявшимся, спертым. Сильно пахло нечистотами. И вместо палат, комфортно и по-домашнему обустроенных, как это было наверху, здесь были обычные камеры, размещенные по обе стороны коридора.

— Осторожно, дамы, их обитатели могут испражняться, неожиданно выкрикнуть — или того хуже.

— Что может быть хуже прилюдного испражнения? — спросила одна. Остальные перешептывались или что-то озадаченно бормотали себе под нос.

Одна из дам в начале их цепочки вскрикнула, когда больной с воплем бросился на прутья решетки в своей камере.

— Здесь все безнадежные случаи, леди. Эти несчастные отодвинуты обществом в сторону. Единственная польза от них человечеству — это быть объектами экспериментов.

Последовал ряд испуганных восклицаний, и многие дамы поднесли руку к горлу.

— А что за этой дверью? — спросила миссис Одри Везерспун, ткнув пальцем в тяжелую дубовую дверь в конце коридора.

— Там, дамы, — сказал распорядитель, — находится подземный вход в Государственную психбольницу для преступников, самую ужасную секцию Бедлама.

Все двинулись в направлении двери, предположив, что это следующий пункт маршрута.

— О нет, леди, — скороговоркой пробормотал распорядитель, — есть несколько секций Бедлама, которые просто нельзя показывать, чтобы не вызывать сильнейший шок у посетителей.

Женщины, направившиеся к той двери, вернулись.

Потом раздалось «О Боже!» — это одна из посетительниц отпрыгнула от двери камеры после того, как сунула свой нос в окошко.

— Я не могу смотреть, я не могу смотреть, — причитала она, боясь взглянуть на остальных своих спутниц.

— Ах да, этого пациента мы зовем Епископ. Он удовлетворяет себя постоянно — постоянно, — как-то истерически прокричал распорядитель, и те члены женской ассоциации, которые уже столпились у той двери, отшатнулись от нее; лишь миссис Одри Везерспун и еще одна женщина, которую она не узнавала, остались неподвижны. Та женщина, выглядевшая очень бедно, была, наверное, простужена, так как пальто у нее было застегнуто плотно, до самого подбородка. На голове у нее была какая-то мужская шляпа, низко надвинутая на лоб; из-под нее поблескивали глаза, которые, как заметила Везерспун, быстро скользили взглядом туда и сюда. Но особенно часто они возвращались к двери, что вела в Государственную психбольницу для преступников.

— Мужчина. Удовлетворяет сам себя, — задохнулась миссис Уилмслоу, которая растолкала нескольких своих коллег, чтобы лично удостовериться, так ли это на самом деле, а миссис Везерспун только вздохнула, уже зная наверняка, что сейчас произойдет.

— Миссис Уилмслоу! — раздался крик, поскольку та исполнила свой обычный трюк, дабы всеобщее внимание было подольше приковано именно к ней — она упала в обморок.

— О-о, — стонала она на полу, а несколько спутниц склонились, чтобы помочь ей — они обмахивали ей лицо и говорили ободряющие слова. Те дамы, которые остались стоять у двери, внезапно, все как одна, зажали себе рот рукой.

— Он кончил, — завопил распорядитель.

И мгновенно дамы из женской религиозной ассоциации Бетнал Грин Баптист смешались и бросились как можно быстрее от той двери, где они увидели именно то, что было хуже, чем прилюдное испражнение.

Одри Везерспун, как бы то ни было, не бежала: конечно, она была ошеломлена произошедшим и ее обуревали самые разные чувства: среди них был и испуг, и явное отвращение, и некоторый стыд, и, если уж быть честной с собой, изрядная доля веселья. Она обернулась в поисках той женщины, которая стояла за ней, чтобы посмотреть, наверное, не смеется ли и та, и увидела ее у самой двери в Государственную психбольницу для преступников. На мгновение их глаза встретились, и миссис Одри Везерспун уже собралась было закричать, что та дама подвергает себя немалой опасности, как что-то в ней самой заставило ее остановиться.