Томас протягивает Арису руку, и тот жмёт её. Потом Томас обменивается рукопожатием с незнакомой девушкой.

Тереза бросается ему в объятия. Она всхлипывает, и Томас вдруг понимает, что тоже плачет. Он крепче прижимает её к себе, и его слёзы капают ей на волосы.

— Тебе пора, — говорит Арис.

Томас смотрит на него. Тянет время. Пытается насладиться этими недолгими мгновениями с Терезой — последними мгновениями, когда ещё вся его память при нём. Теперь им не скоро выдастся случай вот так держать друг друга в объятиях. Очень, очень не скоро.

Тереза поднимает на него глаза.

— Всё правильно, всё пойдёт как надо. Всё будет как надо...

— Я знаю, — отвечает Томас. Ему так невыносимо грустно, что всё тело начинает ныть.

Арис открывает дверь и жестом зовёт Томаса за собой. Тот повинуется, но напоследок ему удаётся бросить на Терезу ещё один, полный надежды взгляд. Старается подбодрить её.

— До завтра! — говорит он.

И это правда. И потому так больно.

Сновидение померкло, и Томас соскользнул в самый непроницаемо-чёрный сон в своей жизни.

Шёпот в ночи.

Вот что услышал Томас, когда начал приходить в сознание. Низкий, сиплый, словно наждак, трущийся о барабанные перепонки. Он не мог разобрать ни слова. Вокруг было так темно, что понадобилось несколько секунд, чтобы понять — его глаза открыты.

На лицо ему давило что-то холодное и твёрдое. Пол. Он так и не двинулся с того самого мгновения, как газ отправил его в нокаут. Странно, но голова больше не болела. Ещё более странно — вообще ничего не болело. Наоборот — его затопила волна освежающей эйфории, настолько сильная, что в мозгах слегка помутилось. А может, он просто счастлив, что ещё жив?

Он оперся на руки и сумел сесть. Можно было оглядываться до посинения — всё равно бы ничего не увидел, ниоткуда не прорывалось ни лучика света. Полная, абсолютная темнота. Интересно, куда девалось зеленоватое свечение двери, которую захлопнула за ним Тереза?

Тереза...

Всё воодушевление испарилось. Он вспомнил, что Тереза сделала с ним. Хотя постой...

Он же не умер!

Ну разве что загробная жизнь представляла собой сидение в непроницаемо чёрной комнате.

Несколько минут он отдыхал, давая своему мозгу окончательно проснуться, и только потом поднялся на ноги и начал на ощупь обследовать окружающее. Три холодных металлических стены с равномерно расположенными бугорками с дыркой на конце и одна — гладкая, похоже, из пластика. Нет сомнений — он в той же самой камере.

Он забарабанил в дверь:

— Эй! Есть там кто-нибудь?

Мозг заработал на полную катушку. Сны-воспоминания, теперь уже не один-два, а несколько — вот что занимало его мысли. Да, тут было над чем подумать, а уж вопросов — так и вообще не счесть. То, что вспомнилось ему в Приюте во время Превращения, постепенно обрастало подробностями. Он был частью планов ПОРОКа, частью Испытаний. Они с Терезой были тогда близкими друзьями, а то, в чём они принимали участие, казалось правильным, ведь всё что делалось — делалось с очень благородной целью. С великой целью.

Ну и куда же девалось это чувство правильности? Теперь его не было. Всё, что испытывал сейчас Томас — это стыд и гнев. Чем можно оправдать все те злодеяния, что они — и ПОРОК, и он лично как его часть — совершили? Хоть он и не думал о себе, как о ребёнке, но ведь, по сути, и он, и все остальные были детьми. Детьми! Он был сам себе противен. Он не знал, когда это случилось, только ощущал, что внутри него словно что-то надорвалось.

А Тереза... Как он мог вообще когда-нибудь питать к ней тёплые чувства?!

Что-то щёлкнуло, и вслед за тем послышалось шипение, нарушая ход его мыслей.

Дверь начала медленно отворяться. За нею, в бледном свете раннего утра стояла Тереза. Её лицо было залито слезами. Как только Томас переступил порог, она бросилась ему на шею и прижалась головой к его плечу.

— Прости меня, Том, — мешая слова со всхлипами, проговорила она. — Пожалуйста, умоляю, прости! Они сказали, что убьют тебя, если мы не сделаем то, что они велят, как бы ужасно это ни было. Прости, прости, Том!

Томас не мог заставить себя ответить ей, не мог принудить свои руки обнять её в ответ. Предатель. Табличка на двери Терезы, разговоры между людьми в его снах. Кусочки мозаики начали складываться. Судя по тому, что ему теперь известно, она лишь пыталась вновь обмануть его. Она предала его, и, значит, он больше никогда не сможет доверять ей, а сердце к тому же подсказывало, что и простить её он тоже никогда не сможет.

Правда, вскоре он осознал, что Тереза, однако, сдержала обещание, которое дала ему ещё в самом начале. Она проделывала эти страшные вещи против своей воли. То, что она сказала тогда, в хибарке, оказалось правдой. Но он также понимал, что больше никогда и ничто между ними не станет, как прежде.

Он отстранил её от себя. Даже несмотря на то, что её синие глаза светились неподдельной искренностью, он не торопился расставаться со своими сомнениями.

— Э-э... Может быть, ты сначала расскажешь мне, что произошло?

— Я просила тебя доверять мне, — отвечала она. — Я говорила, что с тобой случится что-то очень-очень страшное, ведь так? Но всё это страшное было только спектаклем, притворством. — Она улыбнулась, и эта улыбка была так прекрасна, что Томасу поневоле захотелось найти способ забыть то, что Тереза сотворила с ним.

— Угу, так это ты, выходит, понарошку так рьяно долбала меня своим копьём, а потом бросила в газовую камеру? А мне показалось, ты делала это очень даже охотно! — Он не мог скрыть скептицизма и неприязни. Взглянул на Ариса — тот стоял со смущённым видом, словно был вынужден вмешаться в беседу, не предназначенную для чужих ушей.

— Я прошу прощения, — пробормотал он.

— Почему ты не сообщил мне раньше, что вы знаете друг друга? — спросил Томас. — Что... — Он не знал, что ещё сказать.

— Всё это было только притворством, Том! — повторила Тереза. — Пожалуйста, ты должен поверить нам! Они поклялись, что ты не умрёшь, что камера тоже имеет какую-то свою цель, а потом всё будет кончено. Прости, Том, я так сожалею!

Томас оглянулся на всё ещё настежь открытую дверь.

— Думаю, мне понадобится некоторое время, чтобы всё это уложилось в голове. — Тереза хотела, чтобы он простил её, и тогда всё будет, как прежде. Интуиция подсказывала ему, что так и надлежит поступить, запрятав подальше свою неприязнь. Ох, как же тяжело это сделать...

— А что происходило там, в камере? — полюбопытствовала Тереза.

Томас обернулся к ней.

— Может, сначала вы мне всё выложите, а потом уже я? Думаю, уж такую-то малость я заслужил.