— Она не была красавицей, — задумчиво сказал Тибио.

— Нет, была, просто тебе не нравятся пышнотелые, Тибио, — с ухмылкой ответил Патрокл. — Ты любишь тощих женщин, похожих на мальчишек, — он подмигнул другу.

— Это верно, — дружелюбно согласился Тибио. — Но я имел в виду, что она не так красива, как дорогая шлюха…

Патрокл засмеялся, но вмешался Ахилл:

— Я знаю, что ты имел в виду, Тибио. У Елены и вправду не было красоты золотоволосой Афродиты. Она скорее походила на суровую и ужасную Геру, перед которой способны дрогнуть даже боги.

— Она заставила меня ощутить себя маленьким мальчишкой, — согласился Тибио. — Она была словно мать, которую любишь, но гнева которой страшишься. Остальные люди, что были на балконе, сказали то же самое. Все они толковали потом о ней.

Тибио слишком много разговаривал, и это заставило его раскашляться. Приступ кашля оказался мучительным, раненый обеими руками схватился за грудь, краска отхлынула от его лица, он застонал. Ксандер увидел, что красное пятно на повязках стало больше. Взяв свою лекарскую сумку, он встал и сказал раненому воину:

— Господин, может быть, я могу тебе помочь, если ты позволишь.

Андромаха стояла на носу «Ксантоса» и вдыхала свежий соленый воздух, пока огромный корабль скользил по легким волнам. Она всегда любила весенние дни, когда снега тают на великой Иде, реки и ручьи вокруг Фив становятся полноводными и поблескивают прозрачной ледяной водой, когда лесистые холмы и долины неподалеку одеваются в покровы бледно-зеленых омытых дождями листьев.

Посланная отцом на Теру в качестве жрицы, она считала родным домом Гипоплакейские Фивы. Но к тому времени, как Андромаху, к большому ее сожалению, отправили в Трою, чтобы выдать замуж за Гектора, ее домом уже стала Тера. И вот теперь она на «Ксантосе», меньше чем в дне пути от Золотого города… «И где твой дом теперь, Андромаха? — подумала она. — В Трое, где ты жаждешь снова держать на руках сына? Или на этом корабле, где ты жила и любила долгие дни бесконечной зимы — дни страха, и страстного желания, и блаженства?»

Как только команда привыкла к тому, что на борту корабля находится женщина, как только ее перестали звать царевной или жрицей и перестали украдкой поглядывать на ее ноги и груди при каждом удобном случае, этот большой корабль стал ее домом. Андромаха по ночам присоединялась к мужчинам, сидящим вокруг лагерных костров, делила их трапезы, раздавала фляги с водой, когда корабль шел на веслах, помогала обливать водой палубы. Ее даже попросили зашить огромный разрыв в парусе после нелегкого дня в штормовом море.

— Я дочь царя и жена Гектора, — ответила она, смеясь, — а вы моряки. Вы лучше меня разбираетесь в шитье!

Однако она сделала все, что могла, орудуя врученными ей острой иглой и крепкой нитью, и притворилась, будто не замечает, как ее неумелые стежки переделывает седеющий моряк, чьи пальцы двигались проворнее.

Однажды спокойным днем Ониакус предложил научить ее гребле, и Андромаха, схватив огромное весло, стала учиться двигать им. Но вскоре ладони ее покрылись кровоточащими пузырями, и Геликаон сердито велел ей прекратить.

Геликаон! Андромаха не обернулась, потому что знала — он стоит на корме корабля, держа одну руку на рулевом весле, и наблюдает за нею. Закрыв глаза, она смогла представить каждую черточку его лица, его тонкие темные брови, очертания его губ, форму ушей. Перед ее мысленным взором встала его бронзовая от загара рука с мягкими, выцветшими от солнца волосками, лежащая на рулевом весле; она видела это сотни раз.

Андромаха знала каждый шрам на его теле, и на ощупь и на вкус. Геликаон носил длинную зимнюю одежду из голубой шерсти, такого же цвета, как его глаза, когда он сердился; ноги его были обуты в старые сандалии, пятнистые от времени и соли.

Сначала Андромаха и Геликаон пытались следовать совету Одиссея и держаться подальше друг от друга: никаких мимолетных касаний в узком проходе корабля, а в присутствии команды — почти никаких разговоров. Их решимости хватило до тех пор, пока они не достигли Семи Холмов.

Андромаху удивил маленький процветающий город, построенный Геликаоном и Одиссеем так далеко от их родных земель. Крепость с холма смотрела на огромную реку Тибр, а вокруг разрасталась оживленная колония, преуспевающая на мягкой, покрытой зеленью земле, такой непохожей на земли Итаки или Дардании. Люди начали строить каменную стену, потому что им приходилось защищаться от нападений местных племен, которых возмущало присутствие явившихся из-за моря чужестранцев. Но царь одного из племен, Латинос, радушно встретил их, и его воины присоединились к воинам пришельцев.

Итак, община на Семи Холмах росла. Ее жители покупали олово у бледнокожих торговцев, странствующих далеко на север, в Землю Туманов, и Геликаон смог наполнить трюм «Ксантоса» драгоценным металлом.

Однажды ночью был праздник в честь одного из богов местного племени, и моряки с «Ксантоса» с наслаждением присоединились к празднеству. Андромаха, слегка опьяневшая, поймала в свете костра взгляд Геликаона и улыбнулась. Больше никаких посланий не требовалось. Незамеченные, они ускользнули прочь и нашли поросшую мягким мхом низину вдалеке от пирующих, где большую часть ночи, до первых проблесков рассвета, занимались любовью, сперва с неистовой, животной одержимостью, а после нежно и заботливо. Они почти не говорили; слова были не нужны.

Очутившись снова на борту корабля, во время поспешного возвращения в Трою, любовники опять держались подальше друг от друга. Геликаон направлял «Ксантос» вдоль берегов Микен, у которых не было кораблей, потом — через Зеленое море дальше к северу.

Они провели последнюю ночь перед возвращением в Трою в глубокой пещере на острове Самофракия.

Андромаха осталась на борту корабля, и Геликаон пришел к ней в темноте.

Ночь была угольно-черной, но Андромаха услышала тихий шорох откинутого полога, почувствовала мускусный запах Геликаона, когда тот лег рядом. Он ничего не сказал, но потянул вниз укрывающую ее овечью шкуру и поцеловал Андромаху в плечо. Она повернулась к нему. Геликаон крепко поцеловал ее в губы, и подавляемое желание поднялось в ней так резко, что причинило боль.

— Ни звука, — прошептал он ей на ухо.

Она кивнула и нежно укусила его ладонь, ощутив во рту вкус соли. Геликаон улыбнулся — она почувствовала это щекой — скользнул под теплую овечью шкуру и лег на нее; его прохладное тело прижалось к ее жаркой коже. Андромаха подняла ноги, встречая его, и он вошел в нее, теплый и влажный в пахнущей зверем темноте.

Он помедлил несколько невыносимо долгих биений сердца, потом медленно задвигался, прижимаясь к ней. Слишком медленно. Она стала извиваться под ним, ища быстрого избавления от болезненных желаний своего тела. Он остановился и подождал, пока она не утихнет, потом задвигался снова, дразня ее. Когда она достигла вершины, желание закричать стало почти непреодолимым, и он снова положил ладонь на ее губы, а потом крепко поцеловал ее. Геликаон лежал неподвижно несколько мгновений, потом начал снова.