– Чем дольше ты молчишь, тем больше у меня появляется мыслей, что… Господи, это невыносимо, просто невыносимо!

Она продолжала хранить молчание, пока он не выдержал и не заговорил снова.

– Хелена, еще раз: почему на этой фотографии тебя обнимает Саша? И почему, черт побери, ты никогда не говорила мне, что знала его до нашего знакомства?

Легкие, казалось, сжало так, что Хелена едва могла вздохнуть. Наконец она сумела заставить губы шевелиться.

– Я знала его в Вене.

– Ну, это очевидно. И?…

– Я… – она покачала головой, не в силах продолжать.

Уильям снова изучил фотографию.

– Он здесь выглядит довольно молодым. Как и ты. Снимок, наверное, сделан много лет назад.

– Я… Да.

– Хелена, у меня заканчивается терпение. Ради бога, скажи мне! Насколько хорошо ты знала его и почему, черт возьми, ты никогда не упоминала об этом раньше?! – Уильям грохнул кулаком по столу так, что тарелки задребезжали, а одна из кофейных чашек слетела на каменный пол и разбилась. – Господи! Поверить не могу! Я хочу знать!

– И я тебе отвечу, но сначала дай мне сказать, что мне очень, очень жаль…

– Это фото говорит о том, что мой лучший друг и моя жена обманывали меня много лет! Боже, что может быть хуже?! Неудивительно, что ты всегда так скрывала свое прошлое. Насколько я знаю, ты трахалась и, возможно, до сих пор трахаешься с моим лучшим другом!

– Все было не так. Пожалуйста, Уильям!

С трудом взяв себя в руки, он посмотрел на нее.

– Тогда объясни, какими были твои отношения с Сашей? И на этот раз, Хелена, не обращайся со мной как с рогоносцем, каким я явно был целых десять лет!

– Уильям! Дети! Я…

– Мне наплевать, если они услышат, что их мать – лгунья и изменница! На этот раз тебе деваться некуда, дорогуша. Я хочу знать все! Все! Сейчас же!

– Хорошо! Я расскажу! Только, пожалуйста, перестань кричать!

Хелена склонила голову к коленям и разрыдалась.

– Прости, Уильям, прости за все. Мне так жаль. Правда.

Уильям опрокинул стакан и плеснул себе еще бренди.

– Не думаю, что тут можно отделаться простым «жаль», и все-таки выслушаю твои жалкие оправдания. И разумеется, теперь я понимаю, почему ты всегда так поддерживала Джулз. Я-то думал, по доброте, а ты чувствовала вину, да?!

Она подняла на него взгляд.

– Ты слушаешь или ты кричишь?

– Слушаю.

– Хорошо, хорошо, – Хелена сделала пару глубоких вдохов. – Я встретила Сашу в Вене за несколько лет до того, как познакомилась с тобой.

– Господи боже! – Уильям провел рукой по волосам. – Место, куда он посоветовал мне поехать, когда я приходил в себя после развода с Сесиль. И я, как идиот, поехал. Он сказал что-то вроде: «Когда-то я нашел там любовь». Это он о тебе говорил, да?

– Уильям, если ты хочешь услышать эту историю, пожалуйста, дай мне объяснить! Я расскажу все, обещаю.

Он умолк. И Хелена начала…

«Есть ли в мире что-то прекраснее?» – думала Хелена, когда шла по элегантным улицам Вены в кафе. Вечернее солнце, необычно жаркое для сентября, косо освещало величественные каменные здания, заливая их золотистым сиянием, идеально отражающим ее настроение.

Хелена приехала сюда в конце лета, чтобы стать прима-балериной в Венском государственном балете, и уже полюбила приютивший ее город. От квартиры на Принц-Ойген-штрассе (которая состояла из громадной комнаты в роскошном здании восемнадцатого века и могла похвастаться огромными окнами во всю стену и потолком с затейливой лепниной) было всего двадцать минут пешком до центра австрийской столицы. Она могла бесконечно любоваться видами города – от проспектов, застроенных восхитительной архитектурной смесью классических и арт-нуво сооружений, до безупречно ухоженных парков со стрельчатыми эстрадами. Весь город был сплошным наслаждением для чувств.

Было непросто убедить Фабио принять предложение Густава Лемана, художественного руководителя Венской государственной оперы. Фабио – урожденный миланец – не желал покидать Ла Скала. Но они соблазнились обещанием нового балета, поставленного специально для них. Он должен был называться «Художник» и основываться на картинах Дега, с Фабио в заглавной роли и Хеленой, изображающей его музу, «Маленькую танцовщицу». Премьера была назначена на начало весеннего сезона, и они с Фабио уже встретились с молодым французским хореографом и довольно авангардным композитором. Это задумывалось как современное произведение, и от мысли о новом проекте она трепетала от возбуждения.

А теперь, радостно признавалась себе Хелена, здесь, в городе, было кое-что еще, отчего душа устремлялась ввысь… она влюбилась.

Они познакомились всего несколько недель назад в картинной галерее при Академии изобразительных искусств, куда Хелена пошла на выставку. Она неодобрительно смотрела на особенно зловещий образчик современной живописи под названием «Кошмар в Париже», не в силах ничего понять.

– Как я понимаю, картина не получила вашего одобрения.

Хелена обернулась на голос и встретила взгляд глубоко посаженных серо-зеленых глаз молодого человека. Взъерошенными темно-рыжими волосами, завивающимися над воротником выцветшего бархатного пиджака, и шелковым шейным платком, небрежно высовывающимся из открытого ворота белой рубашки, он сразу же напомнил ей молодого Оскара Уайлда.

Она оторвала взгляд и сосредоточилась на штрихах и загогулинах ярко-красной, синей и зеленой краски на полотне перед ней.

– Ну, скажем так: я ее не понимаю.

– С языка сняли. Хотя мне не следовало бы так говорить о работе товарища по учебе. Судя по всему, эта картинка получила премию на прошлогодней выставке дипломных работ.

– Вы учитесь здесь? – удивленно спросила она, снова поворачиваясь к нему лицом. Он говорил с тем отчетливым английским выговором, который ее мать назвала бы «хрустальным», и, вероятно, был всего на несколько лет старше ее.

– Да. Или, по крайней мере, собираюсь: поступаю в магистратуру в начале октября. Я обожаю Климта[12] и Шиле[13], потому и выбрал Вену для учебы. Прилетел три дня назад, чтобы до начала семестра найти квартиру и освежить подзабытый немецкий.

– Я провела здесь три недели, но, по-моему, мой немецкий не улучшился, – улыбнулась она.

– Вы тоже из Англии? – спросил он, глядя на Хелену так пристально, что она покраснела.