Сегодня природное насилие вторгается в гражданскую жизнь на различных неожиданных фронтах вне зависимости от наличия военного конфликта. Штормовые явления, ранее появлявшиеся раз в тысячу лет, становятся обыденной новостью. Климат Земли уже на 0,85 °C теплее, чем он был в 1880 году; только срочное понижение доли парниковых газов в атмосфере позволит избежать потепления до потенциально катастрофического уровня к концу XXI века. Даже показатели, признанные максимально допустимыми в рамках Парижского соглашения (примерно на 1,5–2 °C выше в сравнении с доиндустриальной эпохой), могут оказать на уровень моря и сельское хозяйство влияние, которое приведет к массовым миграциям, голоду и войнам за ресурсы. Для таких городов, как Нью-Йорк с его береговой линией в 520 миль, поднимающиеся океаны представляют особенную опасность. Повышение глобальных температур уже значительно отразилось на общественном здоровье в виде учащения проблем с жарой среди пожилых людей и ускоренного распространения лихорадки денге[211].

И если это было недостаточно страшно, стабильно растет сопротивляемость болезней лекарствам. Применение антибиотиков в сельском хозяйстве в сочетании с неправильной утилизацией отходов приводит к образованию целых болот, загрязненных препаратами, подходящих для развития новых мутаций «супервредителей». В 2017 году число погибших из-за антибиотико-резистентных инфекций составило примерно 700 000 в год по всей планете, но нынешние тенденции позволяют предполагать рост этого показателя до 10 млн к 2050 году. Сегодня антибиотики являются необходимым гарантом безопасности множества стандартных медицинских процедур, от кесарева сечения до удаления аппендицита и химиотерапии. Изобретение, оказавшееся самым полезным в деле спасения и продления человеческой жизни за последние 400 лет, становится все менее эффективно.

Тем временем появляются знаки того, что наша экосистема превращается в нечто, ранее учеными не наблюдавшееся. Исследование летающих насекомых в Германии показало, что за последние 27 лет их стало меньше на 75 %[212]. Будучи опылителями для флоры и добычей для остальной фауны, они играют важнейшую роль в балансе биосферы, тогда как в целом этот класс животных составляет примерно две трети всей жизни на Земле. Данное открытие заставило одного ученого выразить беспокойство об «экологическом Армагеддоне», но четкого объяснения происходящему нет. Наиболее вероятными виновниками являются пестициды, что указывает на то, насколько близко научные «прорывы» и попытки контролировать природу стоят у истоков кризисов, с которыми мы сегодня сталкиваемся.

Отчасти виной тому гордыня западной науки. Вера в то, что естественные процессы могут быть прозрачны с точки зрения рационального человеческого разума, аналогична такой же вере в возможность бесконечного разорения и потребления природных ресурсов. Характерное для XVII века восприятие природы и политики как отдельных параллельных миров, связь между которыми обеспечивают эксперты, более не выдерживает критики, коль скоро теперь природа стала грубо и неожиданно вторгаться в те сферы цивилизации, где ее никогда не ждали. Это показывает, что индустриальная революция пробудила нечто не менее жестокое и опасное для человеческой жизни, чем любое другое оружие. Глобальное потепление являет собой один из тех случаев, которые эколог Роб Никсон называет «медленным насилием», но медленное оно лишь относительно человеческой жизни[213]. В масштабах же геологической истории это было подобно огнестрельному ранению. При этом природа стала постоянным участником политики, но не цивилизации. Описанное Гоббсом природное состояние, где «каждый является врагом каждого», вновь возвращается, но теперь с участием множества разных комбатантов, не являющихся людьми.

В 2000 году эколог Пауль Крутцен и специалист по химии атмосферы Юджин Стормер заявили, что Земля вступила в новую эпоху, которую они окрестили «антропоцен», исходя из того, что ее климат необратимо изменился в результате человеческих (антропных) действий. Накопление углекислого газа в атмосфере и пластика в океане, производство все новых радиоактивных материалов способствовали эпохальному сдвигу. Не считая геологической значимости, оно возымело глубокую философскую и политическую важность: природа не есть нечто чистое и отдельное от культуры, но уже несет на себе клеймо человеческих деяний. Другие ученые указывали на 1945 год, как ключевой в воцарении антропоцена, когда события в Хиросиме наглядно показали способность людей к быстрому уничтожению своего собственного мира.

Суть в том, что более не представляется возможным удерживать окружающий мир в пределах определенных экспертами четких категорий, обозревать посредством аккуратно спланированных экспериментов и подвергать математическому моделированию. Природа более не дожидается терпеливо, пока ее представят фактами и схемами, она требует внимания в соответствии с ее собственными безумным расписанием и беспорядочной географией. Научный вопрос о том, что является объективной истиной, более нельзя отделить от неотложных политических вопросов по поводу того, как нам мирно выживать. Проблемы вроде глобального потепления и антибиотической резистентности дали начало фазе, характеризуемой тем, что двое научно-политических мыслителей назвали «постнормальной наукой», где «факты неоднозначны, ценности спорны, ставки высоки, а решения нужны срочно»[214].

Говорить, что «факты неоднозначны», не значит поддерживать цинизм в отношении климатологии или любой другой науки. Это значит признавать, что события развиваются так быстро и с такой сложностью, которая не может быть легко разрешена традиционным авторитетом экспертов. Проблемы касаются областей естественных и общественных наук одновременно. Не существует простых устройств измерения или экспериментальных условий вроде тех, что 350 лет назад дали старт научной революции. Сегодня мы живем с последствиями предыдущих научных прорывов. В случае «постнормальной» науки мало что остается неизменным достаточно долго, чтобы стать источником бесспорной истины, а публика, которую надлежит убеждать, является смешением из экспертов и не экспертов. Эта среда привлекательна для конспирологов и лоббистов, что сеют сомнения в научном консенсусе и стремятся поставить под вопрос всякую научную деятельность как таковую.

Избрание в США президента, который считает, что «идею глобального потепления выдумали китайцы, чтобы сделать промышленность США неконкурентоспособной», вызвало шок у всех, кто поверил свидетельствам об последствиях парникового эффекта. Заявление Трампа о том, что Соединенные Штаты выйдут из Парижского соглашения, в сочетании с нескрываемой поддержкой связанных с добычей и потреблением угля отраслей стало проявлением реакционных сил в решающий момент истории земного климата. Однако это же послужило напоминанием о том, как переплетены сегодня между собой неотложные политические и научные проблемы. Как же быть? Этот вопрос порождает глубокую и непростую дилемму.