Первый путь – это возобновить и даже усилить борьбу за научные институты и объективность, как требуют того персоны вроде гарвардского психолога Стивена Пинкера и британского биолога Ричарда Докинза. Перед лицом националистической реакции эта стратегия опирается на факты, как единственное средство сопротивления. Они предполагают, что непревзойденный потенциал рациональной дискуссии среди квалифицированных экспертов спасет нас от демагогов и националистов. Следовательно, идеалы профессионализма и экспертизы, а именно направление объективного знания на службу интересам общества, необходимо защищать любой ценой. Для более агрессивных защитников западного прогресса рационализм становится подобием оружия, которое надлежит использовать против критиков и скептиков на крупных дискуссионных площадках и в рамках «рынка идей».

Это обновленное усердие в пользу научной экспертизы явно направлено на борьбу против лжи конспирологов и СМИ с дурной репутацией посредством твердых свидетельств академической науки – методических, аполитичных, объективных. Проверка фактов, доказательная политика, статистика, диагностика, экспертный аудит, инициативы прозрачности и критическое рецензирование – все это инструменты, с помощью которых лжецы и манипуляторы будут найдены и смещены. Подобный новый подход также потребует отхода от тактик, связанных с «политикой идентичности», в частности «no-platforming»[215] и «safe-spaces»[216] в кампусах, чьей целью является исключать неприятные идеи и точки зрения. Доводы против подобных практик сводятся к тому, что интеллектуальная дискуссия не предполагает насилия и любые ограничения для нее дают дорогу цензуре.

Подобная рационалистическая бравада предполагает, что при достаточной свободе слова консенсус будет восстановлен, если люди станут придерживаться определенных правил поведения, подобных тем, которым должны были следовать джентльмены из Лондонского королевского общества в 1660 году. Так факты пересилят вымысел, а истина свергнет ложь. Как мы знаем, что вода вскипает при 100 °C, так и объективность должна окружать знания о климате, физиологии или, раз на то пошло, экономической политике. В пику тем, кто желает политизировать «факты», политические институты должны продвигать беспристрастную, аполитичную, упорную натуру рационального эксперта. Демократия пойдет следом.

Громкие заявления, часто сопровождающие подобные доводы, отчасти призваны прикрыть неудобную правду о том, что претензии элит на объективность становятся более уязвимыми. Они игнорируют те многочисленные силы, что уже более века постепенно подрывают философию познания XVII века, рассматривающую разум как нейтральное «зеркало». В последние несколько лет нейробиология, согласно трудам португало-американского ученого Антонио Дамасио, продемонстрировала невозможность изоляции рациональных и эмоциональных функций головного мозга друг от друга. Самая известная книга Дамасио носит название «Ошибка Декарта». Хотя это исследование вызвало большой восторг в мире коммуникаций и маркетинга еще в 1990-х годах, ее культурные и политические последствия только сегодня стали осознаваться в полной мере. Грань между тем, что мы чувствуем по поводу чего-то, и тем, что мы рационально об этом думаем, стабильно разрушается, и распространение в нашем физическом окружении все более интеллектуальных устройств и сенсоров еще лишь дополнительно усиливает этот процесс.

Если авторитет экспертов нельзя обеспечить лишь регалиями, наверное, его можно восстановить в пылу публичных дебатов. До сих пор полемические защитники научного подхода, такие как британский журналист и бизнесмен Мэтт Ридли, продвигали «свободу слова» как самый основополагающий принцип западной цивилизации. Однако сама идея «свободы слова» сегодня стала ловушкой. Неофашистские и альтернативно правые движения теперь используют ее для нападок на так называемую «политкорректность», оправдывая принципом свободы самовыражения угрозы и оскорбления в адрес меньшинств. Новое движение, известное как «новый атеизм», возглавляемое Докинзом, имеет подозрительные сходства с националистическими и исламофобскими аналогами, а именно глубокую неприязнь в отношении политики идентичности. Если когда-то интеллектуальная свобода продвигалась в Европе как право публиковать тексты с критикой в отношении власти, теперь она связана с лживыми доводами вокруг «права оскорблять». Современное нам искажение понятия «дебатов», как зрелища, в ходе которого интеллектуальные «тяжеловесы» сходятся в «поединках», основывается на исторически сомнительном предположении, что прогресс и просвещение в основе своей приводятся в движение посредством конфликта. Вместо того чтобы возрождать здравый смысл, явление неторопливое и направленное на выработку консенсуса, эта новая индустрия идей довольствуется просто несогласием.

Тем временем «свобода слова» стала маской для корпоративных лоббистов, что, прикрываясь данным принципом, распространяют идеи, способствующие продвижению своих экономических интересов. Суметь спровоцировать экспертов занять позицию зримого лицемерия, в рамках которого те не сомневаясь отрицают определенные взгляды и мнения, отказываясь даже спорить (что позволяет выставить их нетерпимыми), означает полную победу для тролля и либертарианских кругов. Если необходимо спасти оригинальные принципы свободы в интеллектуальной сфере общественной жизни, их нельзя сводить к этическому оправданию беспорядочных оскорблений и хулиганства.

Даже на самом базовом философском и психологическом уровне идея того, что мы можем провести некую абсолютную черту между словом и делом (а значит, и возможностью причинения физического вреда), ушла в прошлое. По мере того как «язык» тел, мозгов и природы становится все более читаемым, а взаимодействие «социальных» и «физических» человеческих ощущений видно все более ясным (как демонстрирует пример ПТСР), идеал «свободы слова», как чего-то по определению более высокого, чем наше физическое существование и окружающий мир, ныне является пережитком. Нам следует найти способ жить в этой обстановке и доверять организациям, таким как студенческие общества, чтобы в ней ориентироваться.

Наглядным примером ученого XVII века являлся джентльмен, который владел определенными манерами формальной речи и был способен высказываться о своих наблюдениях, в то же время исключая из повествования себя. В основе этого лежал хрупкий баланс между анонимностью и признанием. Однако этот неизбежно элитарный подход оставляет задачу представлять общество и природу лишь группе избранных. Узкое, привилегированное меньшинство наделяется правом выражать истину. Возмущение, вызываемое данным обстоятельством в некоторых отверженных политических кругах, указывает на важную ситуацию. Сегодня, в цифровую эру, мы наблюдаем полный спектр СМИ и полуэкспертов, заполняющих разрыв между теми, кто все еще тянется к оставшемуся с XVII века идеалу аполитичных фактов, и теми, кто ему противостоит. Мы можем примкнуть к первым, но больше не избежим конфликта с последними. Для большей части населения становится невозможным отличить «настоящую» экспертизу (представленную званиями, методами и прозрачностью) от альтернативы, предлагаемой лоббистами и подкупленными кем-то аналитиками.