— В жопу их себе запихай, — от нетерпения меня охватывает злость и я срываюсь в явную грубость.

— Хорошо, вижу ты не в настроении, позже обсудим… А выезжать, дорогой, нужно сегодня, иначе никак… После обеда у нас самолет, так что хочешь не хочешь, а номер своего паспорта тебе придется продиктовать мне прямо сейчас, билет надо успеть заказать. Ну и на сборы тебе пара часов, не больше…

— Однако, — слегка остываю и задумчиво качаю головой.

— А вот не хрена было столько дней ломаться, как девка, — ехидно выдает мой приятель. — Тогда и времени на сборы больше получилось бы…

— Ладно, уговорил, красноречивый, — согласно мотаю головой, уже роясь в этот момент на полках платяного шкафа, где по идее должны храниться мои документы.

Как обычно и бывает в таких случаях под руку попадается все что угодно, включая сюда даже школьный аттестат, а вот заветной книжечки удостоверяющей, что я наделенный всеми правами гражданин и так далее, найти никак не возможно. Наконец нащупываю ее плотную обложку из кожи молодого дерматина в самом дальнем углу и облегченно задиктовываю злорадно хихикающему Фиме длинный ряд цифр номера и дату выдачи.

— Ну вот, — удовлетворенно хмыкает мой приятель. — Теперь можно и кредит в банке на твое имя взять. Так что ты того, как проснешься окончательно, начинай думать, где деньги возьмешь по процентам платить…

Недослушав его жизнерадостное бульканье, я обрубаю связь и облегченно вздохнув, оборачиваюсь к неподвижно сидящей на краю кровати Луизе. Она ничего не говорит, только смотрит на меня темным, затравленным взглядом, опущенные к низу уголки ее губ предательски вздрагивают, а в углу глаз затаились прозрачные капли готовых вот-вот пролиться слезинок. Стараясь опередить этот неминуемый плач, должный окончательно разорвать мое и так бешено колотящееся в груди сердце с наигранной бодростью говорю ей, натягивая на лицо как можно более веселую и непринужденную улыбку:

— Извини, родная, срочная командировка. Времени совсем нет, через пару часов уже самолет. Так что надо собираться…

Интонация моих слов подразумевает, что ничего страшного, или необычного разумеется не случилось, просто обычный форс-мажор, рабочий, так сказать момент. Но и ей не грех бы одеться и дать мне спокойно сложить в сумку вещи… Однако Луиза остается сидеть, неподвижная, прямая, не желающая понимать никаких тонких намеков, испытующе заглядывающая мне в глаза.

— Ты едешь туда… — она даже не спрашивает, а скорее утверждает, просто констатирует факт.

— Да, подвернулась денежная работенка на твоей родине. Так что могу передать привет твоему родному городу, — небрежный тон дается мне все сложнее, в голосе помимо воли то и дело проскальзывают неловкие дрожащие нотки.

— Ты едешь туда, и это все из-за меня… — глухо произносит она бессильно роняя на грудь голову.

— При чем тут ты? — фальшиво удивляюсь, натягивая джинсы и стараясь на нее не смотреть. — Просто работа, и ничего личного… Должен же я как-то зарабатывать себе на жизнь?

— Не пущу, — она поднимается с кровати, решительно закусив губу.

Одеяло соскальзывает, обнажая ее стройное, ладное тело. Она, кажется, даже не замечает этого. Приникает ко мне, прижимается грудью, просительно заглядывает в глаза.

— Нет, не надо, не езди туда… Не надо… Там убивают… Я не переживу если это случится еще раз… если еще и ты…, - ее речь все более сумбурна, слова перемежаются тихими всхлипами, и вот уже первая слеза чертит сверкающую соленой влагой дорожку, ползет по ее щеке.

Тихонько прижимаю ее к себе всего на одно мгновенье, слышу как часто, будто пойманный в клетку зверек, бьется ее сердце. Хочется длить этот миг вечно, но пересилив себя, я все-таки отстраняюсь. Нежно целую ее в пылающий лоб и отворачиваюсь, натягивая через голову водолазку.

— Это не из-за тебя, любимая… Просто я должен… Самому себе должен… Мне нужно поехать туда, иначе нельзя…

Она смотрит мне в глаза, огромные черные зрачки заполняют всю радужку, она молчит, лишь ее длинные тонкие пальцы сжимаются и разжимаются будто сами по себе, сминая тонкую ткань водолазки у меня на плечах. За ее спиной на журнальном столике одиноко остывает забытый нами обоими кофе.

Город наш. Кое-где еще то и дело вспыхивает стрельба, это ополченцы совместно с эмвэдэшным спецназом вылавливают и добивают не успевшие вовремя отойти, заблудившиеся в незнакомом городе отдельные группы грызунов. Но нас это уже не касается, наш сводный отряд движется к южной окраине, там сейчас будут разворачиваться основные события. Принято решение штурмовать грузинское село Никози со стороны которого по городу до сих пор работает вражеская артиллерия. Где-то там должны быть и унесшие столько жизней «Грады». Теперь, правда, уже нет тех массированных обстрелов, с которых начиналась эта война. Грузины делают едва несколько выстрелов и тут же спешно снимаются с позиций, пока не накрыли ответным огнем российские САУшки, или штурмовики. Что делает эта техника с врагом мы уже успели увидеть собственными глазами, так что, если спросить меня, то я грузин вполне понимаю, и не могу обвинять в трусости. Я вообще, наверное, на их месте не решился стрелять в таких условиях, рискуя обозначить свое местоположение.

Проходим через дубовую рощу, на полпути от того осетинского поста на котором мы с Фимой гостили еще до войны. Всего несколько дней прошло с тех пор, а кажется, что уже несколько лет. Это как минимум. Столько всего изменилось с тех пор в моей жизни, так поменялся я сам, что в пору делить все прожитое этим водоразделом, отсчитывать все от него. Это было еще до войны, а это уже после… Наверное так и буду теперь считать, если, конечно, останусь в живых… Суеверно сплевываю трижды через левое плечо.

В роще от души погулял огонь, кто-то из идущих рядом говорит, что ее проутюжили российские штурмовики. Судя по всему здесь сосредотачивались, готовясь войти в город грузинские танки. Здесь их всех и накрыли с воздуха. Обгорелые остовы бронированных машин, торчат нелепыми монументами там и тут. В воздухе душно пахнет гарью и ядовитой химической кислятиной, оставляющей в горле едкий жгучий вкус. Кругом трупы. Очень много трупов в пятнистой натовской форме. Против воли начинаю присматриваться к тем, что лежат ближе ко мне. Совсем молодые парни, жить бы еще и жить… Чья злая воля погнала их на смерть, кто отдал им самоубийственный приказ? На что он рассчитывал? Чего хотел добиться? Нет ответа…

Осторожно ступая прохожу между лежащими тут и там телами. Вот совсем еще мальчик, наверное даже не брился еще ни разу… Лежит на спине широко разметав руки и ноги. Ни крови, ни ран не видно, только заплывшие черными синяками мертвые веки, да вспухшее разорванными сосудами покрасневшее лицо. Видимо убило просто взрывной волной, тяжелым молотом обрушившейся прямо на пытающегося убежать, укрыться от бушующей вокруг смерти мальчишку. Рядом еще один, этот постарше, потяжелее в плечах, с развитой мускулистой фигурой… Вот только многим ли ему помогли любовно накачанные мышцы. Залитая загустевшей кровью грудь и в этой бурой, начинающей чернеть каше вдруг мелькает фальшивой позолотой простенький медальон, с которого смотрит мне прямо в лицо юная большеглазая девушка. Смотрит наивно и доверчиво… Не выдерживаю, останавливаюсь рядом и опускаюсь на корточки, брезгливо тянусь двумя пальцами к кровавому месиву, выковыриваю из него медальон. На обратной стороне что-то написано, хотелось бы прочитать что, но разве разберешь эти каракули выписанные грузинской виноградной лозой? Аккуратно поправляю медальон, так чтобы он не касался запекшейся на груди крови, потом подумав разворачиваю его тыльной стороной вверх. Не надо, чтобы влюбленная девчонка видела его таким, и пусть это всего лишь фотография и с нее смотрят неживые бумажные глаза, все равно не надо… Не правильно это…