Когда я вошел, он поднял голову.

– Все равно не смогу уснуть. Слишком много волнений. Отполирую эту малышку, а потом и поковыляю в постель.

Я провел рукой по крыше машины.

– Она прекрасна.

– Это сейчас, а видел бы ты ее на аукционе в Портсмуте. Большинство покупателей и не смотрели на эту груду ржавого железа, но я подумал, что смогу ее восстановить.

– Возродить, – поправил я, обращаясь не совсем к Терри.

Он задумчиво посмотрел на меня, потом пожал плечами:

– Наверное, можно и так выразиться. Когда заменю трансмиссию, будет почти как новая. Не особо похожа на наши «Дорожные ракеты», верно?

Я рассмеялся.

– А помнишь, как первая перевернулась на трассе?

Терри закатил глаза.

– На первом же круге. Кретин Дуэйн Робишо! Наверняка купил права в магазине.

– Он еще жив?

– Нет, лет десять как умер. Не меньше. Рак мозга. Когда поставили диагноз, у бедняги уже не было ни единого шанса.

Допустим, я нейрохирург, сказал Джейкобс при нашей встрече в «Засовах». Допустим, я говорю тебе, что шансы умереть во время операции составляют двадцать пять процентов. Разве ты не согласишься?

– Печально.

Терри кивнул:

– А помнишь, как мы говорили в детстве? «Что печально? Жизнь. А что такое жизнь? Журнал. А сколько он стоит? Пятнадцать центов. А у меня только десять. Печально. Что печально? Жизнь…» И так по кругу.

– Помню, конечно. Только тогда мы считали, что это шутка. – Я помолчал. – Ты часто вспоминаешь Клэр, Терри?

Он бросил тряпку в ведро и направился к раковине вымыть руки. Раньше там была только холодная вода, а теперь появилась и горячая. Терри пустил воду, взял кусок мыла и начал намыливать руки. До самых локтей, как учил отец.

– Каждый божий день. Энди я тоже воспоминаю, но реже. Его смерть была вполне естественной, хотя мне думается, он прожил бы дольше, если бы меньше жрал. Что до Клэр… это ужасно несправедливо! Понимаешь?

– Понимаю.

Терри, задумавшись, облокотился на крышу автомобиля.

– Помнишь, какая она была красивая? – Он медленно покачал головой. – Наша чудесная сестричка. А этот ублюдок – это животное – отнял у нее все оставшиеся годы, а потом трусливо лишил себя жизни. – Он вытер рукой лицо. – Не будем говорить о Клэр. Меня это выбивает из колеи.

Меня тоже. Клэр для меня была второй матерью. Наша чудесная сестричка, которая никогда в жизни никого не обидела.

Мы шли через двор, слушая трели сверчков в высокой траве. В конце августа и начале сентября они всегда поют громче, будто знают, что лето кончается.

Терри остановился у крыльца, и я увидел, что его глаза по-прежнему блестят от слез. День удался на славу, но потребовал от него много сил. Напрасно я напомнил ему о Клэр.

– Останься на ночь, братишка. У нас есть раскладной диван.

– Не могу, – отказался я. – Я обещал Конни позавтракать с ним и его партнером утром в гостинице.

– «Партнером», – повторил Терри, закатывая глаза. – Ну конечно.

– Да ладно тебе, Теренс. Не будь старомодным. В наши дни они могут сочетаться браком в дюжине штатов, если захотят. В том числе и в нашем.

– Да мне все равно, кто на ком женится, это не мое дело, только этот парень вовсе не «партнер», как думает Конни. Он просто нахлебник, и я таких вижу за версту. Господи, он же вдвое моложе Кона!

Я вспомнил о Брианне, которая была моложе меня больше, чем вдвое.

Обняв Терри, я чмокнул его в щеку.

– До завтра. Мы пообедаем вместе, а потом я поеду в аэропорт.

– Договорились. И, Джейми… Ты сегодня играл действительно круто.

Я поблагодарил его и направился к машине. Уже открывал дверцу, когда брат окликнул меня. Я обернулся.

– Ты помнишь то воскресенье, когда преподобный Джейкобс читал свою последнюю проповедь? Которую мы потом называли Ужасной?

– Да, – подтвердил я. – Отлично помню.

– Для всех нас это был настоящий шок, и мы объясняли это потрясением от гибели его жены и сына. Но знаешь что? Когда я думаю о Клэр, мне хочется разыскать его и пожать руку. – Руки Терри – такие же мускулистые, как у нашего отца, – были сложены на груди. – Потому что сейчас я думаю, что для подобного выступления нужно мужество. И что он был прав абсолютно во всем.

Терри, может, и разбогател, но остался прижимистым, и в воскресенье на обед мы довольствовались тем, что осталось от вчерашней трапезы. Кара Линн почти все время сидела у меня на коленях, и я давал ей крошечные кусочки. Когда настало время прощаться, я передал ее обратно Дон, но малышка снова потянулась ко мне.

– Нет, милая, – сказал я ей, целуя в невероятно гладкий лобик. – Мне пора ехать.

Она знала всего дюжину слов, теперь включая и мое имя, но я где-то читал, что понимают дети гораздо больше, и она знала, о чем я говорил. Она снова протянула ручки, ее маленькое личико сморщилось, а глаза наполнились слезами. Глаза точно такого же цвета, как у моей мамы и погибшей сестренки.

– Уезжай быстрее, – посоветовал Кон, – а не то тебе придется ее удочерить.

И я уехал. Добрался на машине до Портленда, потом долетел до Денвера и, наконец, оказался в Недерленде. Но продолжал думать о протянутых пухленьких ручках и наполненных слезами мортоновских голубых глазах. Ей был всего один годик, и она хотела, чтобы я остался. Мне кажется, вот так и узнаешь, что ты действительно дома, и не важно, как далеко уезжал или как долго отсутствовал.

Дом – это место, где тебе рады.

В марте 2014 года, когда большинство лыжников уже покинули Вэйл, Аспен, Стимбоут-Спрингз и нашу Элдора-Маунтин, пришло сообщение, что к нам приближается чудовищная снежная буря. Она уже завалила Грили четырехфутовыми сугробами.

Почти весь день я провел в «Волчьей пасти», помогая Хью и Муки подготовить к буре обе студии и большой дом. Я оставался там, пока ветер не начал усиливаться, а со свинцового неба не посыпались первые хлопья. Затем вышла Джорджия в теплой куртке, теплых наушниках и фирменной бейсболке «Волчьей пасти». Было видно, что она не в самом благодушном настроении.

– Отпусти ребят домой, – сказала она Хью. – Если, конечно, не хочешь, чтобы они застряли на дороге до самого июня.

– Как группа Доннера[20], – поддержал я. – Но Муки я точно есть не стану. Он слишком жесткий.