Организация знатной семьи в феодальном Китае представляет большой социологический интерес, не говоря о том, что в силу ее влияния на развитие местных нравов она вызывает и большой интерес исторический. Она принадлежит к довольно редкому и любопытному типу, а именно к типу переходному Действительно, она находится посредине между неделимой агнатической семьей и собственно семьей патриархальной.

Хотя и крупнее патриархальной семьи, она все же не включает всех агнатических сородичей. Она делится. По достижении определенной ступени чувство родства ослабевает. Некоторые обязательства не выходят за определенный круг сородичей. Другие ограничиваются еще более узким кругом. Но и самый узкий из этих кругов включает сородичей по боковым линиям, а не только отца с его потомками. Недостаточно смерти отца для того, чтобы все его дети приобрели отцовское могущество. Только старший может быть сразу же наделен некоторым авторитетом. Таким образом, уже делимая семья все еще не является патриархальной в строгом смысле этого слова. Признается отцовская власть, но она ограничена и подчинена другим авторитетам. Права старшего дяди сталкиваются с правами отца. Обязанности детей изменяются в зависимости от того, старшие они или младшие. Наконец, власть не осуществляется во всех областях одним и тем же лицом. Совокупность сородичей оказывается разделена на отдельные группы с различными обязанностями, но их вожди зависят один от другого. Являясь расширенным объединением агнатов, образующих отдельные иерархизированные группы, знатная семья выступает как хорошо организованная целостность, сложное единство, над которым, однако, не возвышается авторитет какого-либо лица, располагающего поистине монархической властью.

Домашняя организация

Важнейшим признаком родства служит общность имени («тун син»). Совместное совершение обрядов («тун цзун») является принципом домашней организации.

Все, кто носят одно имя, – родственники и, будучи связаны определенными обязательствами, образуют семью («син»). С другой стороны, родители оказываются распределенными между определенным количеством обрядовых групп («цзун»). Эти группы более или менее обширны. Они постоянно включают только сородичей, связанных между собой общностью происхождения от одного предка, от того, кому группа поклоняется. Таким образом, хотя родство никогда не основывается на природной близости, религиозные сообщества, собрания которых образуют большие семьи, принимают во внимание личные связи.

Напомним, что в крестьянской семье, семье нераздельной, знаком родства служит имя; этот насыщенный действенностью, богатый чувствами знак предполагает определенную добродетель («дэ») и характеризует определенный род («лэй»). В знатной семье – и это верная причина думать, что она происходит в результате эволюции из неделимой семьи, – родство определяется единством имени («син»). Две знатные семьи родственны, если их члены носят одинаковое имя, причем даже в тех случаях, когда они не знают общего предка. Имя ни в малой степени не зависит от кровных уз: никакая степень удаленности, никакая путаница союзов не могут лишить имя силы создавать родство. Когда семейным китайским именем наделяется группа варваров, все варвары этой группы оказываются сородичами носящих то же имя китайских семейств. Имя в большей степени обладает человеком, чем тот владеет собственным именем. Оно неотчуждаемо. Замужняя женщина перестает быть предметом заботы главы своей семьи, и ее обязанности чтить его в силу брака оказываются если и не исчезнувшими, то существенно смягченными, однако имя свое она сохраняет. Сирота, следующий за матерью к ее второму мужу, оказывается связан с ним узами зависимости, накладываемыми сыновним почитанием. Длительная совместная жизнь способна его превратить в обрядового продолжателя своего отчима. Но его имени он взять не может. Это правило хорошо показывает, что принципы родства и те, на которых держится семейная организация среди знати, относятся к двум различным областям. Первенство родства подтверждается близким фактом: в обычных условиях в наследники может быть принят только тот, кто уже носит имя усыновителя.

Общность имени предполагает определенное число характерных обязанностей: между сородичами нет места кровной мести и невозможны браки. Состязания в кровной мести, так же как сексуальные поединки, – это средства, с помощью которых сравнивают силы и объединяются, сближаются и противоборствуют те, кого не связывает тождественность имени или природы. Напротив, эта тождественность заставляет принимать участие в тех же схватках и тех же союзах. Все сородичи обязаны содействовать главному мстителю за убитого родственника. При заключении брачного союза в церемонии участвуют все группы с единым именем: к мужу молодую жену провожают спутницы, посланные двумя различными группами. Три группы предоставляют свадебные дары. Число «три» есть целостность, и дары от трех групп подтверждают, что все сообщество сородичей принимает участие в брачной церемонии. Знаменательно, что предоставление спутниц должно совершаться полностью добровольно: это столько же обязанность, как и право. Родственные связи предполагают и равенство, и неразрывность.

Совершенно иначе обстоит дело с узами, вытекающими из принадлежности к культовому сообществу («тун цзун»). Там допустимы степени и предполагается иерархичность. Члены одного семейства носят имя (cognomen – «ши»), которое принадлежит только им: в теории сородичи, не ведущие происхождение от одного прапрадеда, могут различаться, принимая второе имя «ши». Но это второе имя ни в малой степени не является семейным именем. Семейные имена («син») служат препятствием для брака даже в тех случаях, когда нет и малейшей видимости общности происхождения. Носители единого имени «cognomen» могут вступать в браки между собой, если их «син» различны, но не имеют права участвовать в семейных пирах, на которых присутствуют только члены одного «син» и где устанавливаются ранги в соответствии с возрастом (буквально – по зубам) каждого. Эти общения в духе равенства имеют знаковое значение для родства, которое по своей природе основывается на представлении о сущностном единстве и нераздельности. Люди одного «общего имени» «связаны единством пищи», но совершенно иным образом. Принадлежа к одной и той же культовой организации, они собираются для участия в трапезах культа предков: эти пиры с их задачей закреплять общение не имеют ничего общего с гуляньями равных между собой людей. На трапезу каждый приносит свою часть, но, вместо того чтобы прибавить ее к общей массе, передает свой вклад главе культа. Каждый получает свою долю пищи, но эти части, подобно вкладам, установленные в соответствии с протокольными правилами, выделены главой культа и им розданы; принимаются они словно дар. Хотя общение и есть, оно иерархизировано.

Отдельное семейство («шу син») делится на неравные по положению культовые сообщества. В самом низу расположено сообщество братьев, которые, встречаясь вместе со своими потомками у старшего из братьев, почитают покойного отца. Эти сообщества братьев, образующие самую малую домашнюю единицу, уже обладают иерархической организацией. В них признается привилегия первородства. Не являющийся главным наследником отца сын не может по собственной воле приносить жертвы в его память: он просто участвует вместе с другими в обряде жертвоприношения, совершаемом старшим братом. Более высокое сообщество, руководимое старшим дядей, объединяет потомков одного деда: оно включает братские сообщества, причем место каждого из них определено положением его главы. Еще выше расположена группа, совершающая обряды в честь общего прапрадеда. Эти четыре уровня своего рода культовых объединений могут собираться на аналогичные заседания для почитания культа самого отдаленного общего предка, имя которого еще памятно всем группам, все еще носящим общее фамильное имя и не разделившимся для образования отдельных семейств («шу син»). Глава данного верховного объединения – это одновременно глава самого высокого собрания сородичей по прямой линии. Эта домашняя организация контрастирует с концепцией родства, основанного на принципе нераздельности, и находится в самом тесном отношении с культом предков. Культ предков служит привилегией аристократов, которые одни обладают правом иметь посвященный предкам храм. Тем не менее в обустройстве этого храма заметны следы древней нераздельной организации родства, на которую наложилась организация в иерархизированные группы. Выше перечислялись многочисленные причины, оправдывавшие представление, что начало единоутробности, первоначально первенствующее перед агнатическим началом, набрало силы с того момента, как в нераздельной родственной организации приобрело определенную значимость юридическое представление о родстве. Стоит процитировать здесь поговорку из древних ритуальных сборников: «Звери знают их мать, но не знают их отца. Сельчане говорят: «Отец и мать, ради чего их различать?» Но знать в городах умеет почитать своих покойных отцов». Если женщины, деревенские матери с мужьями, которые оставались всего только их сожителями, были по преимуществу матерями деревенских мальчишек, становится понятным, почему слово, выражающее привязанность детей к их матерям («цинь»), послужило для обозначения родителей и осталось для характеристики чувств, налагаемых, как предполагается, узами родства, но в то же время никогда не применяется для обозначения чувств, внушаемых отцом. Отец не может быть «цинь», близким. Он «цзунь», почтенный, и этот термин, точно выражающий принятые в Китае отношения между отцом и сыном, наводит на мысль об уважении, которое требует дистанции, об уважении, которое оказывается низшим высшему («цзунь»). Однако же знаменательно, что, хотя дед в еще большей степени, чем отец, заслуживает почитаться как высший, о нем говорят, что он «цинь», что он близкий, родной, и по отношению к нему допускаются фамильярности, которые отцом были бы восприняты как неприличествующие. Это привилегированное положение объясняется тем фактом, что до того, как быть включенным в агнатическую линию родства, дед прежде всего в качестве дяди матери по материнской линии занял свое место среди единоутробных сородичей. То же самое происходит с прапрадедом, тогда как прадед наподобие отца стал приниматься за родственника лишь после того, как агнатический принцип родства вышел на первое место, оттеснив принцип родства единоутробного. Так вот, именно то обстоятельство, что члены двух следующих друг за другом агнатических поколений далеки друг от друга, хотя представители идущих через одно поколений близки, объясняет – и это единственное объяснение – обустройство Храма предков, предназначенного исключительно для агнатов и их жен. Это обустройство, называемое порядком «чжао лу», требует, чтобы дощечки с именами отца и сына, прадеда и прапрадеда были расположены в два противостоящих ряда, тогда как в одном ряду оказываются таблички внука и его деда. Таким же образом на собраниях живых людей, посвященных почитанию культа предков, они должны группироваться в два противостоящих ряда, так что члены следующих одно за другим поколений стоят лицом друг к другу, в то время как члены чередующихся поколений смешиваются в одной группе. Наконец, если ребенок уже достоин возглавлять религиозную церемонию, но еще слишком мал и его приходится носить, никто не может служить из тех, кто принадлежит к поколению отца ребенка. Дитя должен нести представитель поколения деда, и именно в силу этого правила, лишенного своего обрядового смысла и понимаемого исключительно как нравственная норма, оказываются разрешенными фамильярности между внуком и дедом, запрещаемые между сыном и отцом.