Слово предопределяет судьбу Только умеющий говорить действительно знатен и способен послужить своему государю как в княжеском совете, так и при дворах соперников или на встречах знати. «Говоря, не будь легковесен! – не заявляй: «Ба, что за важность!» – Никто, кроме тебя, не выражается твоим языком: – ни одно слово не должно от тебя ускользнуть! – На любое слово найдется свой ответ – и у любой добродетели есть своя цена!» Говорить – значит делать, и даже сделать, ибо тот, кто говорит так, что возразить ему невозможно, определенно невиновен, и, напротив, преступен тот, у кого нет таланта хорошо говорить или адвоката, умеющего высказаться. В 631 г. князь Вэй обвинен в братоубийстве, а такое обвинение достаточно странно, если учесть феодальные обычаи. Но государи Цзинь (у которых есть виды на Вэй) подчеркнуто держат себя как гегемоны и заявляют, что намерены установить от имени верховного сюзерена царствование закона. Цзинь хватает подозреваемого и судит. Его самого отнюдь не заставляют лично предстать перед судом: верности или неверности вассалов достаточно, чтобы доказать чистоту или черноту замыслов их господина. Место князя в качестве обвиняемого занимает сопровождаемый адвокатом («фу») и стряпчим («ши фу») верный вассал. Поскольку этой троице не удается добиться торжества дела князя Вэй, самого князя тотчас же бросают в тюрьму как преступника, но сначала – справедливое вознаграждение! – приговаривают к смерти его защитников: двое казнены немедленно, а адвокату наказание отложено, поскольку ему предстоит выступить с защитой перед сюзереном. Справедливо, что вассалы платят за деяния своего господина, а господин платит за слова своих вассалов. Феодальная группа – это солидарная целостность. Дела вождя бросают пятно на честь вассалов, его добродетели наделяют их красноречивой душой, его козни лишают их слова всяческого авторитета. Преданные вассалы служат глашатаями князя и его представляют. Каждый из них может быть призван исполнить роль глашатая со всеми сопровождающими эту роль опасностями. Или, скорее, тот, в ком полнее, чем в других, воплотилась добродетель вождя, более других уполномочен выступать в роли глашатая всего княжества. Ци победило Лу и лишило его нескольких владений. В 499 г. оба князя встречаются, чтобы принести присягу в новой дружбе, но Ци при этом хотело низвести Лу до какой-то степени вассалитета. Княжеский лагерь разбивают под открытым небом и воздвигают земляной курган, подняться на который можно по трем ступеням: там на договоре будет принесена присяга. Первым должен дать клятву князь Ци. Как победителю и более могущественному государю ему принадлежит обязанность составления присяги. Если ее текст не будет удовлетворять людей из Лу, им придется сразу же составить и предложить свою версию. Важно, чтобы они сохраняли все свое хладнокровие: требуется, чтобя князя сопровождал невозмутимо преданный глашатай. Князь Лу приказал, чтобы его сопровождал Конфуций. Князь Ци захватывает с собой широко известную особу, Яньцзы, опытного краснобая, в значительно большей степени ловкого, чем преданного. Действительно, он славится своими уловками и хитростями. [Ему удалось одним махом избавить князя Ци от трех наемных убийц, которые могли стать беспокойными, и все это – лишь предложив вручить персик самому смелому из них. Для вручения в качестве премии имелось только два плода. Само собой разумеется, сначала пригласили высказаться тех, в чьих делах было меньше блеска, и сразу же передали им персики. Самый смелый покончил самоубийством, как только увидел, что его лишают чести победителя. Для сохранения чести двое других поступили таким же образом.] У каждого из князей был такой советник, какого он заслуживал. Властелину Ци свойственна чрезмерность. Он любит пышность: при его дворе множество музыканток, танцовщиц, шутов. Его фаворит Яньцзы, с ловкостью придумывающий трагические шутовские выходки, карлик. Этот уродец презирает обрядность; ему неизвестно искусство с достоинством подниматься по ступеням лестницы и шагать с расставленными локтями, летя на службу хозяина. Он сторонник деловых политических маневров, а не религиозных формальностей. Лу обладает всего лишь скромным двором, но это княжество – страна ритуальных традиций. Вот почему гигант, мудрец, апостол искренности сам Конфуций был помощником у князя из Лу. Князья восходят на договорный курган и усаживаются лицом к лицу, одинокие и безоружные: воплощение чистой мощи. Вассалы расположены вдали, у самого подножия ступеней – помощники. Некогда во время подобной же встречи, когда Ци хотело навязать Лу катастрофический договор, в лагере Лу нашелся смельчак, который, преодолев все ведущие вверх ступени, угрожал своим кинжалом князю Ци и заставил его принести неожиданную клятву. В те времена князь Ци и его министр были мудрецами, и они тщательно и честно выполнили навязанный им силой договор: для Ци это было большой удачей. Но времена изменились: как и в прошлом, победа оказалась на стороне Ци; однако верность и преданный советник находятся на стороне Лу. На этот раз князь Ци, стремящийся подтвердить с помощью силы победу, которой его мудрость не заслуживает, пытается запугать князя Лу, находящегося в одиночестве на вершине кургана. Придворный предлагает призвать танцоров. «Да», – сразу же соглашается князь Ци. Тотчас выступает вперед, под хаотичный шум барабанов и криков, масса флажков, копий и алебард. Но ничто не в состоянии поколебать верную душу Конфуция. «Быстрым шагом преодолевает он первые ступени ведущей к вершине кургана лестницы, но не последнюю, и взмахивает в воздухе рукавами». Этикет не дозволяет преданному вассалу более резких жестов. Но если вассал обладает умением держать себя, то он владеет и искусством красноречия. Поднявшись на вторую ступень, Конфуций заговорил. Яньцзы не смог ничего возразить. Благодаря талантам глашатая Лу восторжествовало над Ци. В договор была включена оговорка, обещающая возврат захваченных земель; и (поскольку любое состязание между престижами князей предполагает наказание побежденных – то есть преступников) Конфуций, для того чтобы отметить торжество права, добился проведения казни. Агиографическая традиция утверждает, что Конфуций добился четвертования шутов и карликов: разве это не было лучшим способом продемонстрировать поражение врага обрядов, неверного князя, министром которого только и мог быть шут и карлик? Голосом глашатая вещает княжеская душа, и в этих ораторских схватках, каковыми были эти встречи вождей, именно она завоевывает для удела славу или приносит ему стьщ. Во времена, когда сражение могло завершиться только полупобедой, красноречивый советник в большей степени, чем генерал, был великим завоевателем престижа и истинным помощником князя.

В еще большей мере, чем на войне, солидарность феодальной группы закреплялась на придворных собраниях. Вассалы вручают себя государю на заседаниях совета. От князя получают они свою мудрость и в форме своих суждений ее ему возвращают. Княжество погибает, если все вассалы, все советники не одушевлены одной добродетелью. «Выглядеть единодушными и перессориться – ах, это величайшее из несчастий!» Если не единодушны сердца, «нет смысла заполнять словами зал аудиенций». Напротив, надо, чтобы «каждый умел взять на себя ответственность («цзю» – дурной и положительный результат)» за мнение, которое высказывал сам или на котором настаивали другие и которое князь от имени всех поддержал, сказав «да». Все советники вынуждены исполнять одобренное мнение, разве что они позаботились уйти от личной ответственности. Но отвергнуть решение, которое в принципе не может не быть единодушным, – значит оторваться от феодальной группы, самому исключить себя из нее, навлечь на себя проклятие, рискуя проклясть своих знатных особ и государя. Отстаивающий свое мнение вопреки другим советникам обречен на искупление губительных последствий решений, против которых выступает. Согласное суждение трех советников равнозначно единодушию всего совета. Трижды повторенное возражение клеймит решение как бы отсроченным противоборством; оно временно высвобождает судьбу, но ценой будущности возражающего. Он обязан уйти в отставку, отказаться от своих обязанностей, отправиться в изгнание: ему следует искупить то, в чем он уличает, как в ошибке, других. Но смириться означало бы «остаться ради ненависти» и напустить злые чары на принятое решение. За исключением крайних случаев, возражающий не должен проклинать других и отлучать сам себя. Если вассал, совет которого был отклонен, покидает свою страну, он порывает с родиной и предками: он не может брать с собой посуду, которую использовал при совершении обрядов поклонения предкам. Он утрачивает своих божеств. «Как только он пересекает границу, им разравнивается площадка и возводится курган. Лицом он поворачивается к родному краю и испускает стенания. Он меняет халат, нижнее платье, словно в трауре, одевает он белую, без каких-либо украшений и лишенную цветных краев шапочку. Он носит башмаки из необработанной кожи, подножка его экипажа покрыта шкурой белой собаки, у лошадей его упряжки грива не подстрижена. Сам он прекращает стричь волосы, подправлять бороду и обрезать ногти. При приеме пищи он избегает совершать какие-либо возлияния [ибо оторван от общения с божествами]. Он воздерживается от утверждений, что невиновен [как и от утверждений, что виновен: лишь у вождя достает духа и власти для того, чтобы формально признать себя виновным]. К нему не допускаются его жены (во всяком случае, его главная жена) [и его сексуальная жизнь, как и его семейные отношения, прерывается]. Лишь в конце трехмесячного срока возвращается он к своей прежней одежде». Изгнанный вассал соблюдает траур по покинутой родине и носит траур по самому себе. Им разрываются прежние связи и отвергается собственная личность, какой она была прежде. Когда по истечении трехмесячного срока им снимаются знаки траура, он прекращает быть человеком такого-то государя и жителем такого-то края. Все то время, пока он придерживается траура и полного воздержания, он держит своего властелина под угрозой собственного самоубийства. Эта угроза обладает ужасающим могуществом, и ее достаточно, даже в отношении чужеземца, для обуздания характеров. Вассал князя Чу сумел добиться для своего побежденного господина помощи от армий княжества Цинь, стеная в течение семи дней у стен княжеского дворца, причем его голос не стихал даже на мгновение и в его рот ни разу не попало даже ложечки какого-либо напитка. Когда возражающий вассал покидает отечество и постится, он пытается принудить своего господина отвергнуть проекты, с которыми сам не хочет связывать своего имени. В срочных случаях он может прибегнуть к более решительным средствам. Обманутый своей женой, дочерью князя Цинь, князь Цзинь освобождает разбитых им и взятых в плен генералов Цинь. Появляется вассал, который выговаривает князю, а затем «плюет на землю, не отвернувшись». Тем самым он подвергает проклятьям княжеские решения. И перед князем возникает мучительный выбор: надо либо отказаться от проклятого решения (как он и поступит), или же предать казни вассала, подвергая себя всевозможным карам за казнь, которую тот сознательно спровоцировал. Так преданный вассал, не навлекая на себя наказания, способен избавить своего князя от дурной судьбы, которую может вызвать неловкое решение: для этого достаточно, чтобы возражающий воскликнул, жестом указывая на сторонников иного мнения: «Они этого хотели!» Если государь следует их мнению, но достаточно осторожен, чтобы жестом отметить свои оговорки, можно будет, в случае посредственности успеха, избавиться от дурного деяния, казнив провинившихся министров. Беду перекладывают на них. Конечно, со стороны государя более величественным было бы взять всю ответственность на себя, сказав: «Мои генералы и мои министры всего лишь мои руки и мои ноги», но, если в теории у удела есть лишь одна душа – и это душа государя, если в принципе совет обязан быть единодушен, на практике основная польза от дворцовых совещаний в том, что они позволяют выявить ответственного за каждое суждение: с этой минуты произнесенные слова не направляют судьбу неотвратимо по одному-единственному пути. Оказываются возможны раскаяния и оказываются обозначены искупительные жертвы, которые могут потребоваться. На совете, как и в битве, стремятся разделить ответственность и боятся высказывать окончательное мнение. Именно потому, что судьба зависит от слова и обнажает душу, каждый советник учится не то чтобы говорить, ничего не сказав, но выражаться хотя бы только посредством ставших пословицами оборотов. Они вызывают уважение своим традиционализмом: но, кроме того, если они и освящены обычаем, то, с другой стороны, обладают только нейтральным значением, и прежде всего способны быть истолкованы многообразно. В идеале прекрасно, если совет принимает обличье состязания в пословицах, а решение выглядит ребусом. Князь Сянь из Цзинь в 659 г. обсуждает, передать ли командование армией своему старшему сыну. Тот уже намечен наследником. При дворе у него есть своя партия. Другая партия образовалась вокруг фаворитки князя, ненавидевшей его старшего сына ненавистью мачехи. Эта партия и предлагает назначить юного князя полководцем. Ведь это лучший способ его погубить. Если он совершит преступление, потерпев поражение, значит, он виновен. Он будет виновным, он уже виновен, если, будучи победителем, подвергнется подозрению, что намерен использовать престиж победы против отца. Друзья юного князя стараются избавить его от этого испытания. Князь Цзинь принимает собственное решение: он доверяет своему старшему сыну командование войсками, но, когда передает ему платье полководца, обнаруживается, что молодому князю придется носить одежду, состоявшую из двух равных частей, и металлический полукруг. В загадку ребуса, созданного таким платьем, пытаются проникнуть пятеро превосходных советников. Из одних толкований прямо вытекало, что молодому князю следует открыто продвигаться вперед, но другие заключали, что ему следует избегать сражения. Тонкость происходивших споров дает высокое представление об ораторском искусстве, которое тогда требовалось от советников. Довольно-таки любопытно констатировать, что начатая под покровом велеречивых споров на Государственном совете интрига велась в тайне шутом, который был близким советником князя. Юродивые, певцы, шуты играли при феодальных дворах роль, которая возрастала по мере того, как превратившиеся в самовластных правителей князья обретали все более чувствительное сознание величия, отныне допускавшего лишь тайные и завуалированные советы. Искусство восхваления, которым традиционно владели шуты, позволяло им придавать своим упрекам хорошо затушеванный оборот. К тому же они не говорили от имени феодальной группы и на их словах не лежал тот же ужасающий груз, что и на высказывании вассала, связанного суровым долгом искренности. При дворе, как и в боях, специалисты постепенно вытесняли знать. В милости вождей подлые, но знакомые с приемами пения и умеющие придумывать сказки люди сменили вассалов, которым одна знатность давала право говорить и чья искренняя душа проявлялась в использовавшихся ими стихотворных пословицах и обрядовых оборотах речи, где была запечатлена мудрость предков.