Ему бы с той светлой, голубенькой, как утреннее небушко, чистой, как ручеек в лесу. Сказала: «А ты лизунчик». И улыбнулась. Револьвер нацелила. Защищала свою честь. Умница, красавица. Только она его любовь, и есть его любовь. Искать ее и добиться. Хотя бы всю жизнь искать. Теперь жизнь недолгая. Найти и не брать ее, как эту черную ведьму, а ласкать-миловать…

XVIII

На тридцать третьем году жизни Шкуро всему и всем давал свою цену: и войне, и революции, и политике, и генералам, и мужикам, и комиссарам, и прочему, и прочим. Твердо знал, что надо не искать хорошую власть над собой, а самому быть властью. Таких, как Деникин, уважал, но не любил, других, не умеющих взять власть над ним, над Шкуро, презирал. Но вот Краснов… Ну, генерал-лейтенант, ну, атаман войска Донского… Однако, еще будучи юнкером, Шкуро читал его книгу об атамане Платове, а позже — «Картины былого Тихого Дона» и очерки в журналах. Тогда еще было время читать. Но правильно ли будет думать, что Краснов не генерал, не атаман, а писатель. Казачий писатель. Что власть ему так — приложение. Генерал-то боевой. На фронте Шкуро встречался с ним — тот командовал 1-й Донской дивизией.

По распорядку торжеств представление делегации Краснову происходило вечером в день приезда, и Шкуро сожалел, что несколько перепил с Кузьменко. Конечно, он держался совершенно твердо и трезво, по не решался сказать лишнего — что-нибудь о новых книгах писателя Краснова. Говорили минут пятнадцать и только о делах. Генерал, уже седеющий, смотрел и слушал внимательно, будто прислушивался, обдумывал каждое услышанное слово и намеревался в ответ что-то решить, что-то сделать. Такое впечатление, что ты пришел к нему с просьбой, и он очень хочет тебе помочь.

— Я знаю о вашей самоотверженной героической борьбе против большевиков, за освобождение прекрасной кубанской земли. Знаю, что главнокомандующий Добровольческой армией недостаточно ценит вашу роль в войне и в обустройстве кубанского казачества. А ведь вы, коренной кубанский казак, работая вместе с вашей радой, могли бы сделать на Кубани не меньше, чем мне удалось на Дону.

— Власть не принадлежит Раде, ваше превосходительство. У нас власть — это генерал Деникин и при нем какое-то особое совещание.

— Антон Иванович слишком властолюбив. Почему-то требует, чтобы я и все донское казачество и наша армия полностью подчинились ему-. Ну, скажите, Андрей Григорьевич, могу ли я, имея на освобожденной территории сильную армию, налаженный государственный аппарат, установившийся правопорядок, подчиниться генералу Деникину, почти не имеющему ни территории, ни своей армии — ибо громадная часть Добрармии состоит из казаков же — ко всему прочему и политику с туманной, колеблющейся политической программой? Меня обвиняют в германофильстве, но это плод недоразумения, ибо мое так называемое германофильство есть разумная международная политика, вызванная обстоятельствами времени. Пусть добровольцы помнят, что Дон снабжал их патронами и снарядами, без чего борьба их с большевиками была бы немыслима; но эти полученные от немцев патроны я, образно выражаясь, омываю прежде в водах Тихого Дона и затем уже передаю Добрармии.

Краснов улыбнулся по-писательски удачному слову.

Шкуро осторожно спросил о Махно. Генерал высказался о нем пренебрежительно:

— Обыкновенный бандит. Бывший каторжник. Пытается договориться и с Петлюрой, и с красными… Мои казаки его бьют.

Что ж? И генерал-писатель ошибается. Разведка у него плохая.

После представления атаману делегация ужинала. Говорили о приезде союзников. Для шести человек в Мариуполь подали поезд атамана с вагон-рестораном и электрическим освещением. В Таганроге на перроне помимо караула лейб-гвардии Атаманского полка, выделявшегося новыми шинелями и белой ременной амуницией, стоял и хор трубачей. В Новочеркасске прибывших встречал почетный казачий караул и депутации с хлебом-солью. На пути следования автомобилей шпалерами стояли войска.

За ужином Шкуро выпил для настроения, но придя к себе в номер, обнаружил свежие газеты — в их числе и екатеринодарскую «Утро Юга» — одного взгляда на них оказалось достаточно, чтобы душевное состояние ухудшилось. На первой странице — приказ главнокомандующего Добровольческой армией о присвоении чина генерал-майора полковнику Кутепову Александру Павловичу. Шкуро долго лежал с газетой в руке, раздумывая: полная неудача или для чего-то нужная отсрочка? Потом решил отвлечься от тяжелых мыслей и принялся за чтение статьи об еще одной власти, возникшей в Сибири:

«Появилось новое государственное образование в Сибири, и его правительство объявило себя всероссийской государственной властью. Главнокомандующий Добровольческой армией генерал Деникин заявил по этому поводу, что нет решительно никаких основа-ний признавать это правительство всероссийской властью, тем более что оно создано и действует под влиянием Учредительного собрания первого созыва, возникшего в дни народного помешательства, составленного наполовину из анархических элементов и не пользующегося в стране ни малейшим нравственным авторитетом. Генерал Деникин заявил также, что Добровольческая армий от всей души приветствует мысль собирания русской земли, положенную в основу сибирского объединения, признает его исключительно важное значение и находит не только возможным, но и необходимым путем взаимных соглашений направить русские силы Востока и Юга к одной общей земли — возрождения великодержавной России…»

И для Антона Ивановича, а главное — самому быть у власти, а над ним чтобы никого. Великодержавная Россия, конечно, хорошее дело, но вот Рябоволу и Бычу нужна самостийная Кубань, а ему, Шкуро, требуются генеральские погоны. Кто задерживает? Кому Татьяна ручку позолотила. Не говорит, но догадаться не трудно.

Только Романовский все решает. Наверное, его супруге подарочек и вручен. Если здесь отказ, то надо другую дорожку выбирать. С Махно, пожалуй, не договоришься — эти каторжники ненавидят офицеров и казаков. Вот Краснов — генерал, атаман, писатель. У него порядок. За ним идут донские казаки, пойдут и кубанские. А без казаков никакая Добрармия до Москвы не дойдет. И Шкуро решил сделать ход.

С утра происходило торжественное богослужение в Новочеркасском соборе. Такое, как в императорской России: сверкающее облачение священников, прекрасный хор — не хуже, чем в Мариинке… Следующим номером программы был военный парад, здесь тоже все выглядело, как при Николае: новая форма, четкий шаг, равнение, юнкера, лейб-гвардии Финляндский полк во главе… Вечером — торжественный обед в атаманском дворце: черная икра в жбанах, огромные рыбы, янтарные балыки, набор вин. Донской хор в старинных одеждах, войсковой струнный оркестр… У Деникина все было гораздо проще — что с мужика возьмешь.

Во время обеда произошли два заметных события: одно вызвали гимны, виновником другого — Шкуро. После исполнения английского и французского гимнов лейтенант Эрлих, сидевший рядом с Красновым, предупредил атамана, что не следует играть царский гимн — такая проповедь монархизма неуместна и не входит в планы союзников.

— Что прикажете мне играть, когда величают великую, единую и неделимую Россию? Не знаете? Большевики играют вашу «Марсельезу». Может, и нам поступить также? Но «Марсельеза» — гимн Франции, а не России.