И запели трубы сигнал на поход:

Трубит труба, сзывает, торопит всех бойцов на коня-а.

Дружнее ударим и грудью спасем от врага-а

Край наш родной, нам дорого-ой…

— По ко-оням! — командовал командир волчьей сотни есаул Колкин.

Генералу Шкуро подвели его нового генеральского коня темно-рыжей масти.

III

С трудом наступал зимний рассвет. Черные громады Кавказа едва угадывались в упрямом тумане. От Киян до Новогеоргиевской верст 35, и в каждом попутном хуторе оркестр играл марши, а казаки громко выкрикивали всякое, но так, чтобы звучало слово «дивизия». Вперед были посланы дозоры, получившие приказ, разносить слух о том, что идет вся дивизия Шкуро.

В рассветной серости возникли мазанки станицы. Генерал приказал Колкину поправить конный строй, а оркестру играть марш. Въехали малым шагом, придерживая лошадей. Оркестр, топот, ржанье вызвали людей на улицу. У станичного правления собиралась толпа. Здесь генерал спешился, отдал лошадь ординарцу, подозвал станичного атамана и коменданта.

— Посмотри-ка, атаман, на своих станичников, — сказал Шкуро, пронзая станичных начальников злым взглядом. — Это все твои? И черкесы у тебя живут? И терцы твои, и карачаевцы в шляпах?

— Никак нет, ваше превосходительство. Это, значит, которые с фронта.

— Это дезертиры, господин атаман! А что за мажары[47]стоят на дороге?

— Обозы Слащова. Бригада, значит, на фронте…

— Бригада разбежалась. Вон его пластуны, а комендант куда смотрит? Не знаете, что с дезертирами делать? И с теми, кто им помогает. Вы помогаете. Имею право повесить вас вместе с дезертирами. На первый раз даю вам возможность заслужить прощение, чтобы через полчаса в станице был порядок, все казаки построены и подготовлены к маршу на фронт!

Своим Щкуро приказал напоить, накормить лошадей, подкрепиться и готовиться к маршу и бою. Завтракал с начальником штаба и адъютантами. Колкин проверял свою сотню.

— Горилку спрятать, — приказал Шкуро. — Ночной бой предвидится. Баталпапшнскую обратно отбирать. Выпьешь — споткнешься. Налегай на глазунью — архиерейская.

— Красные узнают, что идет дивизия Шкуро — сами побегут, — сказал Кузьменко.

— Может, и так, — серьезно согласился генерал.

— Как будем атаковать? — спросил Шифнер. — В лоб или…

— Антон Михайлович, ты ведь уже лучше меня знаешь как.

На марше Шкуро, по обыкновению, ехал чуть впереди штаба. Обдумывал, как вести себя в первом генеральском бою. Самому вперед и рубиться? Решил так, чтобы победить, чтобы красные бежали и сдавались. Может быть, для этого хватит его приказа и имени. Не хватит — сам поведет в атаку. Когда брали Баталпашинскую в сентябре, он сам вел конников в обход, вброд через Кубань — тогда наступали с левого берега.

Подходили к станице в сумерках. Навстречу шли беженцы с коровами, овцами… Далее — несколько подвод с узлами, с детьми. Остановили одного старика, расспросили — тот сказал, что там, в станице, казаки еще стреляют, а черкесы ушли к себе, на другой берег. Красные уже на огородах. Спросили другого беженца, он со слезами говорил, что «пропала станица — большаки хозяйничают». Пришлось выслать офицерские разъезды. Вернулись они уже затемно. Доложили, что полковник Косякин в станице и через мост к нему подходят казаки. Красные остановились на окраине Баталпашинской.

Скудные огоньки сверкнули впереди. Редкие выстрели. Подъехал последний разъезд хорунжего Первакова.

— Станица свободна, ваше превосходительство.

— А кто стрелял сейчас?

— Наши казаки по нашему разъезду — думали, что красные в тыл зашли. Одни — на мост и за Кубань, другие — огонь по нам. Потом разобрались.

— Тогда торжественно вступаем в Баталпашинскую. Ночной праздник. Оркестр играл марш. До центра ехали парадным строем. На улицы высыпали встречающие. Кричали «ура!». На площади встретил полковник Косякин со своими казаками.

— Ваше превосходительство! — докладывал он. — В течение дня мы защищали станицу. К вечеру проявилось громадное превосходство противника. Султан-Гирей со своими черкесами отступил за реку в Дударуковский аул. Я был вынужден дать приказ готовиться к отступлению. Теперь мы сдадим станицу.

— Теперь будем наступать, полковник. — Шкуро спешился, передал поводья ординарцу, пожал Косякину руку. — Спасибо за службу, за упорство в обороне. А то ж казаки не любят обороняться.

— Свои дома защищаем, ваше превосходительство.

— То-то, что свои. Я назначен командующим всех войск правого флан-корпуса. Вы в моем подчинении. Занимайте оборону в восточной окраине станицы. Приказ сейчас будет подготовлен и разослан и Слащову, и Султан-Гирею.

Приказ готовил Шифнер. Шкуро, довольный тем, что удалось избежать ночного боя, приказал адъютанту Акоеву обеспечить ужин быстрый, обильный и веселый. В считанные минуты в знакомом станичном правлении запахло жареным мясом, зазвенели походные котелки, тарелки, кружки, полилось вино.

— Где Рождество будем встречать, господа офицеры? Времени мало осталось. До Москвы не успеем дойти.

Дружно хохотали — до Рождества три дня.

— В нашей станице, Андрей Григорьевич, — предложил Косякин. — У нас и храм в порядке, и священник на месте, и хор.

Шифнер подошел к ужину с некоторым опозданием: готовил приказ и рассылал. Ему, конечно, налили, положили на тарелку добрый кусок мяса. Услышав, о чем говорят, он поддержал атамана отдела, расхваливавшего свою станицу:

— Знаменитая станица. Скоро будет сто лет, как ее основали донские казаки с Хопра.

— Точно, — подтвердил Косякин. — Тогда они четыре станицы сразу поставили: нашу, Беломечетинскую, Невинномысскую и Барсуковскую.

— Но вот название, — заметил Шифнер, — не очень.

— А что название? — заспорил Косякин. — Какой-то хутор здесь был Батал-паш или Бал-паш.

— Насчет хутора не знаю, — объяснял всезнающий начальник штаба, а вот о Батал-паше знаю. Вел турецкие войска, и был на этом месте в 1790 году разбит русской армией в союзе с горцами. Зачем-то оставили память о нем.

— И все-то ты знаешь, Антон Михайлович, — добродушно сказал Шкуро. — Может, знаешь, какие станицы вашими именами назовут?

Мирный застольный разговор прервал Колков — командир конвойной сотни выходил проверить охранение и вернулся озабоченный:

— Андрей Григорьич! Непорядок в станице!

— Что еще такое? — возмутился генерал. — Если непорядок — действуй. На то ты мой офицер.

— Действия такие, что надо бы ваш приказ. Дезертиры бегут через мост на тот берег.

— От меня бегут? Я пришел их защищать, а они бегут? Быстро мне хорошего коня — мой Орлик пусть отдыхает. И конвой человек пять.