Как видите, пять якорей на гербе Колумба расположены точно так же, как пять золотых монет на португальском гербе. Кстати, он остается таким и по сию пору. Другими словами, в гербе адмирала объединены геральдические символы Кастилии, Леона и Португалии. В точности, как описывал Хуан Лоросано, испанский законник, современник Колумба. Он писал: «Адмирала многие считали португальцем».

— Многие считали… — передразнил Молиарти. — Выходит, этот ваш Лоросано ничего не знал наверняка.

— Неужели вы вправду думаете, что Лоросано единственный, кто называет Колумба португальцем? Два свидетеля на «Процессе о старшинстве», Эрнан Камачо и Алонсо Белас, объявили адмирала «португальцем по крови и рождению». И это еще не все. В разгар испано-итальянской полемики о происхождении Колумба президент Испанского королевского географического общества Рикардо Бельтран-и-Роспиде написал в одной из своих статей загадочную фразу: «el descobridor de América no nació en Génova y fué oriundo de algún lugar de la tierra hispana situado en la banda occidental dela Península entre os los cabos Ortegal у San Vicente», «Человек, открывший Америку, родился не в Генуе, а на западе Пиренейского полуострова, между мысами Ортегаль и Сан-Висенте». — Он перевел взгляд на Молиарти. — Очень странное утверждение, особенно в устах ярого испанского националиста.

— Отчего же, — не сдавался Молиарти. — Лично мне оно вовсе не кажется таким уж нелогичным.

— Нельсон, мыс Ортегаль расположен в Галисии.

— Да, а Галисия тогда была испанской, значит, ваш географ утверждает, что Колумб родился в Испании.

— Но мыс Сан-Висенте находится на южной оконечности Португалии. Вы верно заметили, что испанский историк-националист мог объявить Колумба галисийцем. Но упоминание португальского мыса не позволяет рассматривать его слова в таком ключе. Вероятно, Роспиде знал нечто такое, чего не знаем мы. У Роспиде был друг-португалец по имени Афонсу де Дорнелаш, который, в свою очередь, близко знал историка Арманду Кортесана. На смертном одре испанец признался другу, что в Португалии существует особый архив, где хранятся уцелевшие письма Колумба. Дорнелаш, разумеется, спросил, где этот архив находится. Роспиде не стал отвечать, сославшись на то, что проблема происхождения Колумба слишком важна для его соотечественников, и правда может обернуться для них слишком большим потрясением. Вскоре испанский историк умер и унес тайну с собой в могилу.

Собеседники сами не заметили, как дошли до часовни, величественного собора в миниатюре, еще одной страницы каменной книги Кинты.

Субботним утром Томаш появился на пороге дома в Сан-Жуан-ду-Эшторил с надеждой в сердце и букетом циний в руках. Скромные цветы раскрывали навстречу солнцу алые и желтые бутоны, обнажая белую сердцевину. В книге Констансы было сказано, что цинии означают: «Я в глубокой печали по поводу Вашего отсутствия», или, попросту говоря, «Я по тебе скучаю». К настроению Томаша это подходило как нельзя лучше. Но дверь ему открыла теща. Смерив зятя презрительным взглядом, та холодно сообщила, что Констансы нет дома.

— О! — только и сумел выговорить Норонья. — А когда ее можно будет застать?

— Я же сказала, ее нет дома, — повторила теща так, будто разговаривала с бестолковым соседским ребенком.

— А Маргарита?

— Маргарита здесь. Я ее позову.

Прежде чем дона Тереза исчезла в глубине дома, Томаш успел сунуть ей букет.

— Не могли бы вы хотя бы передать ей цветы?

Было видно, что теща колеблется, но желание лишний раз оскорбить зятя взяло верх.

— От вас ей цветов не нужно.

Маргарита уже успела пообедать, так что отец с дочкой, не теряя времени, отправились туда, куда давно собирались, в зоопарк. Там было полно народа, повсюду торговали сладкой ватой, леденцами и хлопушками. Змей Маргарита испугалась, и отцу пришлось взять ее на руки, зато дельфины привели девочку в восторг. Пока, хлопая в ладоши, она смотрела, как рыбки делают сальто над водой, Томаш думал о том, как не похож веселый и шумный зверинец на обжитый тайнами парк Кинта-Регалейра. Было почти невозможно поверить, что лиссабонский зоопарк и каменная книга в Синтре появились благодаря усилиям одного человека, мрачного гения Карвалью Монтейру.

День промелькнул незаметно, и солнце стало клониться к горизонту, окрашивая небо в нежно-золотистый цвет. На улице сделалось прохладно, и папа с дочкой покинули зоопарк, чтобы отогреться в машине. По дороге домой они заехали в торговый центр в Оэйрасе и набили багажник припасами. Маргарита потребовала новый мультик и набрала целую тележку конфет. «Это дъя дъюзей», — заявила она, решительно отметая любые возражения. Томаш давно перестал бороться с немыслимой щедростью дочери, порой принимавшей угрожающие масштабы. Из супермаркета они отправились в павильон с фаст-фудом за гамбургерами и картошкой-фри.

— Как тебя зовут? — спросила Маргарита у паренька за кассой.

— А? — вздрогнул тот и перегнулся через прилавок, чтобы разглядеть малышку.

— Как тебя зовут?

— Педру, — ответил он и вновь принялся подсчитывать деньги.

— Ты женат?

Парень, не ожидавший от девчушки такого взрослого вопроса, засмеялся.

— Я? Нет…

— Есть подъужка?

— Эээ… Да.

— Къасивая?

— Маргарита, — вмешался Томаш, заметив, что дочь вогнала мальчишку в краску. — Оставь сеньора в покое, ему нужно работать.

На мгновение девочка замолчала. Ровно на одно мгновение.

— Поцеуй ее в губы, хоошо?

— Маргарита!

Дома они поужинали перед телевизором, с наслаждением слизывая с пальцев жир и кетчуп.

В одиннадцать Норонья с трудом уговорил ее лечь в постель. Маргарита потребовала читать ей про Золушку, но, вопреки обыкновению, не заснула на первой же странице.

— Чем ты занималась на этой неделе? — спросил отец, оставив Золушку и принца на свадебном пиру.

— Ходийя к доктоу Оивейе.

— И что же он сказал?

— Что надо деать анаизы.

— Какие?

— Къови.

— Это что-то новенькое. Зачем?

— Я бйедная.

Томаш поглядел на дочку. Она действительно была бледнее обычного и казалась немного утомленной.

— Хм, — пробормотал Норонья. — А что еще он говорил?

— Нужна диета.

— Но ты совсем не толстая.

Маргарита пожала плечами.

— Он так сказай.

Томаш погасил ночник и получше укрыл девочку одеялом.

— А как мама? — спросил он осторожно. — Как у нее дела?