есть для Гумбольдта, как он и сам утверждал, «о каком бы предмете ни шла речь, его всегда можно соотнести с человеком, а именно с целым его интеллектуального и морального организма»14. Для Гегеля же, напротив, «одно и то же представление» существует вполне независимо от обладающего им человека. И это независимо от человека существующее представление есть отподобление гегелевского Абсолютного духа, то есть предельной рационалистической абстракции, первичной и по отношению к человеку, и, естественно, по отношению к языку.

Правда, Гегель специально возражал против сведения достигаемого в его философии единства к «простому тождеству и пустому абсолюту» на том основании, что философия имеет дело «с конкретным единством (с понятием) и на всем своем протяжении только им и занята»15. Однако нетрудно увидеть, что эта «конкретность» весьма условна, так как здесь само понятие гипостазируется в самодостаточную сущность, минуя и человеческое восприятие этого понятия и его текстовую контекстуальность. «Для нас, – писал Гегель, – дух имеет своей предпосылкой природу, он является ее истиной, и тем самым абсолютно первым в отношении ее. В этой истине природа исчезла, и дух обнаружился в ней как идея, достигшая своего для-себя-бытия – как идея, объект которой, так же как и ее субъект, есть понятие»16. Или: «природа предмета – понятие – есть именно то, что движется вперед и развивается, и что это движение есть в такой же мере и деятельность познания, – вечная в-себе-и-для-себя-сущая идея, вечно себя проявляющая в действии, себя порождающая и собой наслаждающаяся в качестве абсолютного духа»17.

Вот это-то гипостазированное и самодовлеющее понятие, сводящее саму природу к собственной своей предпосылке, обрекло также и человека быть предпосылкой этого самого понятия. Далее, понятие, по Гегелю, есть «природа предмета»: в обход восприятия и понимания этого предмета человеком, в обход всякой интерпретации человеком действительности. Человек, таким образом, во всех отношениях категорически отодвинут в сторону. Не будучи «мерой всех вещей», он вообще оказался вполне сводимым к средству достижения любой «высшей» цели.

Противоположность трактовки языка Гумбольдтом и Гегелем основана, таким образом, на антиномии антропологии и жесткого идеализма, а в социальной сфере – гуманизма и антигуманизма.

Примеры гумбольдтовской и гегелевской концепций языка с достаточной отчетливостью, как нам представляется, демонстрируют два противоположных принципа в подходе к проблеме. В одном случае трактовка любого явления, в том числе и языка, сопряжена с человеком как «мерой всех вещей». В другом, – человек вообще отодвинут в сторону. Первый подход связывает язык с человеческим, в том числе и личностным человеческим сознанием, предоставляя этим самым ключ к познанию человеческого духа через познание языка. Второй подход дает начало разнообразным исследованиям «языковых средств» как явлений, существующих в отвлечении от человека; анализ этих «средств» принципиально ограничивается спецификой языковых закономерностей и непосредственно не связан с постижением духовного мира «носителя языка».

Истоки этих противоположных подходов к языку лежат за пределами лингвистики или поэтики, но без их учета невозможно и решение собственно филологических проблем. Оставляя в стороне античность и средневековье, ограничимся в настоящей работе лишь Новым временем.

§ 2. Истоки противостояния

Основная проблема заключается в том, что, признавая человека лишь малой частью мироздания, мы должны были бы отнестись к добытым им знаниям о мире как «человеческим, слишком человеческим» (Ницше). Ясно, что ограничение познания природой человека должно говорить и о качестве самого познания. Ведь и муравей, живя в этом мире, как-то его воспринимает и как-то его познает. Мы не можем изнутри проникнуть в мировосприятие муравья, из чего ведь вовсе не следует, что человеческий мир истиннее муравьиного или наоборот18. Кроме того, миропонимание людей зависит от условий их жизни, и европеец XX века представляет себе мир не так, как одинокий горец минувших эпох, а в XXII веке, вероятно, для человечества концепция мира изменится настолько, что те познания, которыми мы живем сейчас, представятся и недостаточными, и ложными. То же можно было бы сказать и относительно ограниченности каждого индивида его неповторимой природой, и, следовательно, его познания относительно жизни и мироздания не могут быть истинными, поскольку выйти за грань самого себя никому не дано.

Ограничивая возможность познания природой человека, Юм прямо утверждал: «Человек – существо разумное, и, как таковое, он находит себе надлежащую пищу в науке; но границы человеческого познания столь узки, что можно питать лишь слабую надежду на то, чтобы как объем, так и достоверность его приобретений в этой области оказались удовлетворительны»19. Это то, что касается науки. Что же касается философии, то она, считает Юм, не только по справедливому мнению многих, «тяжела и утомительна», но «самое справедливое и согласное с истиной возражение против большей части метафизики заключается в том, что она, собственно говоря, не наука, и что ее порождают или бесплодные усилия человеческого тщеславия, стремящегося проникнуть в предметы, совершенно недоступные познанию, или же уловки общераспространенных суеверий, которые, не будучи в состоянии защищаться открыто, воздвигают этот хитросплетенный терновник для прикрытия и защиты своей немощи»20.

Итак, человек не способен познать мир, каков он есть на самом деле, потому что он – всего лишь малая часть этого мира, и ему дано только то, что имманентно этой малой части мира. Приведенное умозаключение предполагает наличие, по крайней мере, двух оснований:

1) Существуют объект (мир) и субъект (человек), но какая-либо внутренняя связь между ними отсутствует, поскольку реальный жизненный опыт вне специального умозрительного анализа эту связь не обнаруживает. Если бы это было иначе, путь познания едино сущностного человеку мира был бы возможен через самопознание («познай самого себя», как учили древние).

2) Человек есть неделимая (individable) замкнутая в себе целостность. Природа человека обусловливает ограничение познания, что, естественно, вытекает из отсутствия внутренней связи субъекта и объекта.

Последовательное логическое развитие любого из этих оснований неизбежно приводит к солипсизму. Стремление же в скептической философии все же избежать солипсизма путем всяких логических смещений основывается на свойственном человеку чувстве очевидности21. Солипсизм есть безусловное выражение конфликта между естественным самоощущением человека в мире и спекулятивным рассудком, действующим в насильственной изоляции от этого самоощущения. Не случайно скептицизм разных эпох, прежде всего, резко противопоставлял чувство и рассудок, отдавая решительное предпочтение последнему.

Еще у Юма, как мы видим, отдается предпочтение науке перед философией22, что оказало прямое влияние на современный нам сциентизм. Наука же – сфера спекулятивного рассудка, и чем менее научное исследование пронизано чувством, тем более оно видится объективным. Механика этой концепции проста: чувство по природе своей противится сведению его к какому-либо логическому алгоритму и, следовательно, признается реализацией