В час страшнейших кошмаров, где-то между полуночью и наступлением рассвета, раздался протяжный звук гонга, вонзающийся металлическими вибрациями в стены, обшивку, полы, ковры и мебель Двора, под одеяла и под сны его гостей. Проснулись все немедленно. Никому не нужно было их подгонять и объяснять, что означает этот звук. Все вещи давно уже были собраны. Путешественники спускались через промерзший холл и с крытой веранды выходили на луг и на дорогу к Ступеням, что были засыпаны снегом, искрящимся всеми цветами огней Двора. Доулосы и слуги высыпали с лампами и факелами в руках. Путешественники шли молча, склонив голову против ветра, в кружащих хлопьях гидора — над Оронеей как раз бушевала очередная метель. Пан Бербелек, хельтийки, цыгане, Донт, Катрина, шпионы и изгнанники, богоубийцы и славящие богов всуе — две дюжины закутанных в плащи и меха фигур. Снег перед паном Бербелеком был чистым и гладким, любой шаг ломал его замороженную поверхность. Но — если не считать этого морозного хруста — тишина. Слова заменяли облака пара, на каждом шагу вырывающиеся изо рта.

Даже и в глубоком снегу, на то, чтобы пройти стадион не требовалось более десятка минут. Вокруг Ступеней в Небо были развешаны десятки лампионов. Но самое сильное сияние исходило с вершины Ступеней, где светло-голубым огнем пылал громадный корпус лунной ладьи. Называлась она «Уркайя», что на языке, о названии которого пан Бербелек не спросил, означало «Подзвездная». Ее построили на небесных верфях для плавания через сферы Огня и этхера, посему именно эти стихии и составляли основу ее конструкции. Пыр означал свечение и жар, этхер означал вечное движение по кругу. «Уркая» постоянно пылала звездным огнем и вращалась сама вокруг себя.

Внутрь ладьи путешественники входили по растянутому над черной пропастью веревочному мостику; внутренности ладьи были темнее, чем внешние оболочки, наконец-то можно было перестать щурить глаза. Последний взгляд через плечо, когда ветер еще мечет в лицо замороженный гидор; освещенная тропка и темная Оронея за снеговым занавесом. Последний взгляд на «Уркайю», вращающуюся вокруг горизонтальной оси, вдоль которой и входят в пасть этого полупрозрачного скорпиона: гигантские клешни начинают разворачиваться в этхерные паруса, от пыровых бортов бьют клубы пара, багровое сияние пробегает вокруг змеиных колец «Подзвездной», спиральный хвост разгоняется в тысячах ураноизовых вечнодвигателях — расцветающая роза перпетуум мобиле. Горящий человек высовывается из застывшей на поворотной оси башки скорпиона и, окруженный облаком снежного пара, дует в черный рог: уууууууррммммм! Пора покидать Землю.

Пан Бербелек повернулся спиной к ночи и вступил в сияние.

* * *

3 януариса 1194. Начинаю дневник заново. Конечно же, я не владею пером с искусством Элкинга, но не простил бы себе, если бы не записал. Величайший глупец тот, кто доверяет собственной памяти.

Мы как раз покинули сферу аэра, ладья вступила в домены пыра и этхера. «Уркайя» обладает двумя брюхами: внутреннее, сложенное из ге, в котором мы проживаем, и внешнее, сквозь которое мы видим удаляющуюся поверхность Земли, уже освещенную, поскольку Солнце над нашими головами — точно так же, как и Луну, именно ее нам придется догонять. Три часа назад мы начали разворачивать основные крылья, и до сих пор их разворачиваем.

Делается все жарче. Все сбрасывают одежду. Луняне ходят обнаженными, их кожа на ощупь кажется болезненно распаленной — словно кожа Шулимы. Они пользуются странным греческим диалектом; понятным, но раздражающим ухо. Живут они в кабинах в этхерной голове «Уркайи» Сам я видел всего лишь нескольких, но экипаж состоит из не менее трех дюжин. Ладья громадная. Я прошелся по самому нижнему трюму ее внутреннего брюха, считая шаги: двести четырнадцать.

После ужина — когда Солнце перегнало Луну, выглядывая из-за нее огненной дугой — пришла черноволосая лунянка в этхерной бижутерии и сообщила, что капитан желает видеть меня; он примет меня, когда пробьет полночь. Мне качалось, что полночь наступила незадолго перед нашим отлетом с Оронеи, но у них здесь другие полуночи и другие полудни, другие цыгане проектировали часы для Луны.

Софистос Донт шепчет мне, чтобы я случаем не рассердил капитана (большинство пассажиров перешептывается, хотя никто их не подслушивает); что в жилах у них течет Огонь, и немного нужно, чтобы распалить ярость лунян; чтобы я покорно поздоровался и ничего не говорил. Идиот. Я надел кируффу из белого шелка, стилет с мантикоровым лезвием прячется в рукаве бесследно. И думаю: ярость. Ярость. Ярость!

— Оронейцы говорят, что тебя прислала Лакатойя.

— Кто?

— Вечерняя Госпожа. Дочь. Шулима.

Омиксос Жарник, гегемон «Уркайи», принимал пана Бербелека полуночным завтраком в своей личной кабине на носу, то есть, в голове ладьи. Все четыре низкие стихии всегда стремятся к центру вселенной, к центру Земли, и хотя пассажиры и члены экипажа перемещались по ладье, Землю — черную или зеленую — они неизменно имели под ногами, под прозрачной скорлупой из пемптон стоикхеион. Зато этхерные носовые кабины, вся голова скорпиона оставалась все время неподвижной, что, казалось, противоречило самой натуре ураноизы. Омиксос объяснил этот секрет звездной меканики пану Бербелеку без каких-либо просьб с противоположной стороны, видя любопытствующий взгляд гостя и ту осторожность, с которой он ступал по прозрачному полу. Все искусство этхерной алкимии именно в этом и заключается: на изменении вечного кругового движения архе ураноизы. Движения этого невозможно остановить, зато можно изменять его орбиту и направление — и как раз именно таким тонким меканизмом, складывающим миллионы круговых движений этхерных тел «Подзвездная» и является. А вот движение головы ладьи является «скрытым движением» Провего, невидимым изнутри, заметным лишь во внешнем сравнении; оно возможно, благодаря размещению головы на недвижной оси «Уркайи». Пан Бербелек пытался все это представить в соответствии со словами гегемона, но тут же почувствовал, как только что проглоченная пища подходит к гортани.

Блюда, поданные доулосами, по большей части были приготовлены из компонентов, рожденных не на Земле, во всяком случае, это были вкусы и запахи совершенно чуждые пану Бербелеку. Во рту они обжигали живым огнем, приходилось много и часто запивать; он попросил для себя чистой воды, лунное вино тоже обжигало рот. И дело здесь было не в том, что блюда эти были слишком горячими или острыми. Даже холодные, сладкие лунные фрукты (морфированные яблоки, груши, померанцы, арфаги, сливы) с трудом воспринимались земным организмлм.

Омиксос вскрывал длинным ногтем большого пальца скорлупки каргатов — после вскрытия каргаты взрывались краткими вспышками огня — и целиком глотал горящие плоды. Когда он смеялся, а хохотал он почти беспрерывно, искры сыпались у него из уст, ноздрей и уголков глаз.

— Ритер пыра, гиппырес[19], Всадник Огня — сообщил он пану Бербелеку, когда тот зашипел от боли, убирая руку от обжигающего кожу приветственного рукопожатия. — Это мы пойдем в бой.