обычно диалог. Он сразу же чувствовал с их стороны глухое сопротивление.

– И помните – секира лежит под корнем! Король возьмёт Смоленск, но медлит из уважения к моему ходатайству!

* * *

Вечером этого же дня в палатке у митрополита собрались все посольские, бывшие при разговоре у гетмана.

– Егорка, сбегай до соседей, кликни игумена и протоиерея, – велел Филарет холопу.

Кряхтя по-стариковски, он сел на лежанке. У него болели все кости и раскалывалась голова. Жар лекарь сбил, и ему сейчас лежать бы да лежать, но государево дело не терпит. Князь Василий не беспокоил бы по малой беде.

Пришли Барятинский и Глебов, игумен Иона и протоиерей Кирилл. В палатке стало душно от тесно набившихся в неё людей, а они всё подходили…

Голицын рассказал собравшимся о последнем разговоре с сенаторами и ультиматуме Жолкевского.

– Василий Васильевич, Христом Богом заклинаю быть твёрдым на слове! – взмолился Филарет. – То ж не только на царство, а и на веру, на церковь наступить удумал король!

От волнения он зашёлся кашлем, прохрипел: «Изуитскими окружил себя… Кха, кха!.. Изуитскими, кха!..»

И тут же в палатку быстро вошёл лекарь с холопами. Филарета напоили смородиновым отваром. Он задышал реже, легче, спокойнее, извиняющимся голосом промолвил: «Как сия хворь-то доняла».

– Ладно, иди, иди! – хмуро выпроводил он лекаря, недовольный сам же своей слабостью. – Давайте дальше.

– Гонца на Москву бы надо, – напомнил всем Головин.

– Король препятствия чинит, – заворчал Барятинский. – Без подорожной отловят на гетманских заставах. Да, да! Как пить дать!..

– Не только гонца, но и по вестям, – начал Авраамий. – Донести патриарху, собору и думным, что тут делается. Раз гетман в обман, то и нам сам Бог велел в обман, – поднял он глаза на Филарета.

– Вот ты, Авраамий, и возьми эту ношу на себя! – попросил Филарет его. – И ты, Иона, тоже! Дойдите до Гермогена: поразмыслите, как неправду гетманскую порушить! Скажите, гетман-де здорово своровал на кресте!.. Кха-кха!..

– То дело дальнее, а завтра ответ держать! – с чего-то забеспокоился Мезецкий, непохожий сам на себя последнее время; он выглядел унылым даже здесь, в палатке митрополита, среди своих.

– Какой ответ, Данило Иванович?! – воскликнул Филарет, чувствуя, что снова пошёл жар и под рясой противно высыпала испарина. – Кха-кха!..

– Служилых собрать, торговых, всех посольских! – предложил Луговской. – Спросить совета: как земля решать будет!

– Добрый совет, Томило! – поддержал его Филарет, чтобы покончить с этим делом, изнемогая под потной рясой.

– На том и решим, – согласился Голицын, тоже усталый и не расположенный в этот день, после стычки у гетмана, к долгим разговорам.

Филарет перекрестил всех: «С богом, сыны мои!»

– Василий Васильевич, ты остался бы, – попросил он Голицына. – Разговор у меня к тебе… И ты, Томило, задержись.

Посольские вышли из палатки митрополита.

– Не ладили мы с тобой на Москве, князь Василий, раздорно жили, – печально начал было Филарет, как снова зашёлся кашлем… Оправившись, он просипел осевшим голосом: – Ты уж прости меня! Кха-кха!.. Если недоброе что между нами было. Стары мы петушиться по-мелкому, стары… Если отстоим землю, веру и царство, всё простится нам от Бога, всё!

– Славно говоришь! – отозвался Голицын. – А про раздор-то – пустое, забудь! – дёрнул он руками, как бы в порыве обнять его, и тут же застеснялся этого.

И Филарет заметил, как у него повлажнели глаза. Он облегчённо вздохнул и в изнеможении откинулся на лежанку. Затем он спохватился: «А где Сукин?.. И Сыдавный Васильев?»

Только теперь вспомнил он, что тех не было в палатке.

– За поместьицами ударились – к королю! И Данило с ними! Знать бы тебе то, – с чувством, сумрачно сказал Голицын. – Ты не очень раскрывайся при них-то. Донесут, Сапеге донесут!

– Ну и ну! – протянул Филарет. – И Авраамий что-то затемнил… А вот мы проверим, сейчас проверим. Егорка! – позвал он холопа, который сидел у очага. – Сбегай за Сукиным!

– Я пойду, Фёдор Никитич. А ты не залёживайся. Негоже в такую пору скорбеть, – поднялся Голицын с лавки, распрямил свою нескладную и плотную фигуру.

– Бог в помощь тебе! – перекрестил его Филарет и подмигнул ему: мол, держись, старина…

Голицын ушёл. Вскоре в палатке объявился Сукин.

– Василий Борисович, я что к тебе-то… За советом. У меня Татьяна с зятем в Тобольске, – сообщил ему Филарет. – Вот Иван-то и отписывает, что очень худо ей там. Ты Кучума бил, Тюмень ставил. Это же рядом. Как там? – заглянул он ему в глаза, слегка прищурившись.

– Ох, и не говори! Мороз лютый! Холода долгие!

– Ой-ой! – горестно покачал головой Филарет. – Она же слаба! Дыханием мучится!

– Да ты не сокрушайся: всё образуется. Не век же им там быть?

– Дай Бог, дай Бог!.. Ты заходи, а то как-то всё в сторонке. Поведаешь о той землице. Уж больно отдалена.

– Да-а! Путь неближний, скверна, волчья дорога… Данило-то Чулков от меня ещё дальше пошёл, за Тюмень. Тобольск ставить на Чингизовом городке! – загорелись у Сукина глаза от воспоминаний о когда-то, в молодые годы, проведённых походах в неведомую землю.

Слушая его, Филарет переглянулся с Луговским, заметил, что тот понял его намерение.

* * *

Общую сходку в посольском стане собрали накануне Филиппова заговенья. Приехали на неё и Яков с Васькой. К служилым вышел Голицын, с ним вышли Мезецкий, Захарий Ляпунов и Борис Пушкин. Последний был ещё совсем молод, чувствовал себя неуверенно рядом с седовласым Голицыным и старался не вылезать вперёд.

– То дальний сродник Гаврилы Григорьевича Пушкина. Глянь, зелен, а уже в послах! – сказал Яков приятелю, с какой-то злобой в голосе.

– Тише ты, – зашипел на него Васька. – Бояре услышат…

Голицын объяснил служилым, зачем он собрал их, чего добиваются от них, послов, король с канцлером. Затем он попросил у них совета: как быть, если король возьмёт приступом Смоленск. Не будут ли они, послы, от патриарха, бояр и всех людей Московского государства в проклятии. А гонца-де они, король с послами, никак не уговорятся определить на Москву: спросить благословение патриарха и бояр на сдачу крепости…

– И то выносим на ваш суд! – зычно бросил в толпу воинов Захарий, услужливо помогая в конце речи князю Василию.

Служилые заволновались, стали препираться, наконец выпихнули вперёд стрелецкого голову Ивана Козлова.

– Господа послы! – поклонился тот всем. – От московских служилых и смольнян говорю я! Нечестью будет помнить нас земля Русская, если отдадим Смоленск! Да и отдать не в силах! – повысил он голос. – Раньше не слушал нас Шеин, а ныне и подавно! Ратуем же за то, чтобы стоял он против воли короля, если тот порушил договор всей земли! И были бы в крепости наши жёны и дети, и тогда бы на том стояли!.. Лучше