пахолику руку: безобразный обрубок отскочил в сторону, и на снег фонтаном брызнула кровь.

Тут же из-за его спины выступил Заруцкий и со словами: «Давай помогу, государь!» – деловито, одним махом, снёс пахолику голову.

– Крепкий попался, собака, – спокойно сказал он, кидая саблю обратно в ножны.

Димитрий холодно глянул на него, скупо выдавил:

– Спасибо, мой боярин…

На дворе стало тихо: все насторожились, ожидая неприятностей.

Он же отвернулся от Заруцкого, устало бросил ближним:

– Всё, хватит, пошли в терем.

– Куда этих-то, государь?! – крикнул Бурба, показав на пленных.

Димитрий желчно ухмыльнулся: «Отдай Урусову!.. Он любит полячков!»

Не упустил он, напомнил, что того, как и Ураз-Мухаммеда, под Смоленском в своей ставке принимал сам Сигизмунд.

– Хотя нет! – остановился он. – Зачем они ему? Сведи на Оку и посади в воду! За кормами шли – теперь пускай сами покормят рыбку!

Он повернулся и пошёл к терему, даже не заметил, как Звенигородский, догнав его, накинул ему на плечи его потрёпанный тулупчик.

* * *

Покачиваясь в седле, Урусов ехал впереди большого отряда арзамасских татар. Он возвращался из-под Коломны. Туда, против отложившегося города, занятого кормовщиками Гонсевского, он ходил по наказу «царика». На душе у него было спокойно.

«Поляки в Москве… Хм! Вот ведь как бывает», – подумал он, и на него накатило, неотступно, неотвязно: вспомнилась вся его дёрганая жизнь на Руси.

Давно, более двадцати лет назад, на улусы его отца, мурзы Ян-Арслана, пришли волжские и яикские казаки и разорили их. Тогда он не знал, не догадывался и не задумывался, чем был вызван этот погром именно улусов его отца.

В Орде Больших ногаев между мурзами уже давно шла великая рознь: расшатывался и испытывался на прочность древний закон наследования по старшинству в тюркском мире. Жестокая родовая распря между многочисленными потомками хана Мусы захлестнула улусников.

У его отца, мурзы Ян-Арслана, второго сына князя Уруса, водившего по степи тринадцать лет улусы больших ногаев, не было никаких надежд занять место своего отца: в живых было великое множество его старших двоюродных братьев, сыновей хана Тинехмата, старшего брата князя Уруса.

Началось же всё с того, что казыевцы убили у князя Уруса его сына Саты: при попытке, по воле крымского хана Казы-Гирея, загнать больших ногаев на правый берег Дона. И князь Урус, мстя за смерть сына, погромил казыевские улусы[68]. Те, в свою очередь, пошли за Волгу на больших ногаев и жестоко схватились с ними. В этом столкновении малые ногаи порубили самого князя Уруса и его старшего сына Кана. В отместку походом на казыевцев поднялись у больших ногаев даже дальние заволжские мурзы. Они настигли князя Якшисата в степях и убили его. Побили и многих его улусников. И кровавая месть надолго встала между малыми и большими ногаями.

После смерти князя Уруса власть над большими ногаями снова перешла в улусы покойного хана Тинехмата. Теперь больших ногаев по степи повёл его старший сын Урмамет и погиб через семь лет в очередной стычке с казыевцами. На его место встал его брат Тинмамет. Ему же суждено было водить ногаев всего три года. Но много сыновей было у покойного хана Тинехмата: мурзы Байтерек, Иштерек, Кучук, Шайтерек, Яштерек…

Да и не перечислить всех, кто загородил Ян-Арслану дорогу, посчитавшему, что подошла его очередь водить больших ногаев. Однако Тинехматовы крепко держали власть. И он люто возненавидел их.

Родовой обычай, раз дав осечку, сам же себя поставил на край гибели. Против Тинехматовых выступили Урусовы дети и потомки младшего из сыновей хана Исмаила – мурзы Тинбая. Не гнушаясь ничем, лишь бы сломить Тинехматовых, они сговорились с альтаульскими мурзами и Шихмаметовыми детьми, своими недавними врагами – казыевцами. Ян-Арслан схватился с родичами за власть над большими ногаями, поднялся на закон предков…

Наблюдая за этой борьбой в орде, Москва решила вмешаться. Там понимали, чем грозит Московскому государству приход к власти сына князя Уруса, её ярого врага. На ногаев натравили волжских и яикских казаков. Те погромили улусы Ян-Арслана, захватили в плен его самого и его детей. Мурзу отправили сначала в Астрахань. Затем, для надёжности, его поселили за крепкими сторожами в Казани. Сыновей же его, старшего Урака и его братьев, Зорбека и Тука, увезли в Москву.

Всего этого Урак не знал ещё тогда.

Москва же поразила молодых юртовских княжичей торговыми рядами, звоном колоколов, блеском позолоченных маковок церквей, стенами Кремля и разноцветной узорчатостью девятиглавого Покровского собора[69]. Выросшие в степях, на просторах Заволжья, они не видели в жизни ничего, кроме кочевых юрт и кибиток, и были поражены богатством и многолюдьем столицы белого царя.

В Москве их приняли с почётом, поместили на хорошие дворы, положили обильный корм. А чтобы молодым не было скучно, оставили с ними их улусных людишек.

Жили княжичи на разных дворах и вольно. Однако всегда за ними тенью следовали приставы. Подвижные степняки быстро освоились в городе, и жажда простора толкнула их за стены. Но у Ордынских ворот их остановили.

– Не велено государем! – загородили им дорогу два их дюжих пристава, гарцуя верхом на аргамаках, и тут же окликнули у ворот стрельцов, призывая их на помощь.

Урак что-то закричал, возмущаясь, стеснённый впервые в жизни…

Но его не стали даже слушать.

В тот день он словно очнулся от чар околдовавшей их столицы и понял, что он и его братья были всего лишь пленниками московского государя, который сплёл им золочёную, сытую, со всеми прихотями клетку. Да, всего лишь клетку…

Вскоре в жизни ногайских княжичей произошла перемена. Весной, на Великий день, их окрестили в православие. Из страха навлечь на себя беду они не осмелились отказаться от обряда. Крестили их в большом кремлёвском соборе, таинственным и пышным обрядом, и он заслонил их старую, неокрепшую в молодых сердцах веру.

Урак и его братья были степняками, воинами, смысл обряда не поняли и к новому Богу не чувствовали ничего, кроме любопытства. Они прошли через крещение, заметив лишь почёт и блеск вокруг себя в огромном красивом храме. Тогда-то Урак и решил, что будет первым при дворе белого царя, достигнет того, чего никогда не добьются его дядья и братья, которые дерутся, как шакалы, в улусах из-за пустого звука называться ханом нищих кочевников. И достигнет он всего вот в этом городе, где живёт и где высокие сеиты принимают его, Урака, в свою веру. Даже не в веру, это его не трогало, об этом он не задумывался, а в свой большой и богатый улус.

После него крестили Зорбека, нарекли Александром. Крещение Тука, пятого по счёту из братьев, было