все разные и на рожу и на одежду… Богачи — так действительно богачи, не чета нашим, все в золоте да каменьях. На дорогущих каретах, шестёркой лошадей запряжённых, ездят. Да все лошади в едину масть, и упряжь тоже золотом блистает. А уж коли беднота тут, так тоже не нашей чета. У нас, вроде как и бедняк, а всё едино — поприличней смотрится. Потому как либо родня поможет, либо соседи подкормят, какую ни есть, одежонку старую дадут. А тут… Видал я как-то раз, как с десяток оборванцев в жутких лохмотьях на помойке себе еду искали, будто звери какие. У нас на севере до такого даже собаки бездомные не опускаются… Хе-хе… Да и нету у нас тех собак бездомных. Собака — зверь полезный. И дом, и стадо охранять может. Коли окажется она без хозяев, уж кто-нибудь да прикормит, потому как польза. Ну а ежели уж совсем дурная псина, ни на что не годная, так прибьют от греха подальше, потому как дикий зверь средь людей ходить не должен. А вот тут видал, как бродячие собаки целыми стаями по городу ходят. И тоже никому дела нет. Мне тут, правда объясняли, что дескать, собаки под покровительством Оилиоои, которую в Мооскаа шибко почитают, находятся, и трогать их нельзя. А я думаю — от лени это все, да от дури местных. Впрочем, везде свой обычай, не мне судить.

Да, большой город! Я, бываючи от службы освободившись, только и делаю, что хожу да пялюсь вокруг, до того всё пёстро да интересно… А чего бы и не ходить да не пялиться? Служба у нас — не бей лежачего. День при казарме дежуришь, а день — шляйся где хочешь. Говорят, мы вроде как в резерве. Когда понадобится кого за городом ловить — мы тута как тута. Потому как городские в лесах да в степях теряются, будто дети малые… Оно, правда, и я в городе ихнем поначалу частенько плутал, уж больно всё непривычное. Так что — опять же, не мне их судить… Да только ежу понятно, всё это так, для отвода глаз. Настоящее-то наше дело за Иигрем, «Стрелок» который, приглядывать. Меня вот, к примеру, когда он к ристалищу готовиться начал, вообще от службы освободили. Дескать, лучше давай ему помогай, чтоб значит, всё как надо было. Пущай он на тебе потренируется и все свои навыки да приёмы вспомнит.

А я и не против. Нравится мне Иигрь. По всему видать — хороший он человек. Чуется, что из благородных будет, а не заносчивый вовсе. Ко мне вот — со всей душой. Учить вон даже взялся. И не только борьбе. Как узнал, что я неграмотный и стесняюсь этого, взялся и читать-писать научить. Все только говорили — «Надо тебе, Рааст, научиться…» А только он делом помочь взялся… А ведь я-то обычно скрывал про неграмотность свою. А вот с ним как-то разговорился, да и выболтал все. И не только про грамотность — и про службу рассказал, и про жизнь свою горемычную. А он выслушал, слова плохого не сказал. А наоборот, по плечу хлопнул, держись, говорит, Рааст, прорвёмся!

Меня ведь даже совесть мучать начала. Дескать, нехорошо за таким правильным человеком следить да наушничать. Да тут оу Наугхо наш от большого начальства шибко задумчивый пришёл, да и говорит — «Оказывается, не враг этот „Стрелок“ нам вовсе. А просто человек очень важный да полезный. И нашей задачей будет его к Сатрапии приохотить. Вроде как вы дикого тура к домашнему стаду привечаете, чтобы кровь свежую влить. Чтоб ему тут как в отчем доме было хорошо. Потому, мы ему во всём помогать будем, чтоб ему жизнь тут будто мёдом намазанной казалась»… Ну, тут у меня от сердца и отлегло. Помогать хорошему человеку — это мне и не жалко совсем. Это токма в радость.

В общем, две недели мы только и делали, что к этому ристалищу готовились. Ох и полетал же я, да об земельку пошмякался, а уж как суставы от этих его «болевых» болели! Зато и научился многому — теперь будто кожаный мячик, как меня ни пни, обо что ни кидай, только отскочу, да вновь на ноги взденусь. Да и приёмов штук пять уже выучил, чтобы, значит, Иигря покидать. Тоже ведь — целая наука! Иной раз даже обидно становится — всю жизнь силищей своей гордился. А Иигрь мне — «Сила — дело десятое. Главное — правильно сделать. Коли силой брать будешь, правильно никогда не научишься». Много такого рассказал, о чём я и слыхом не слыхивал — «рычаг» там, «центр тяжести», «равновесие»… Вот даже чудно — вроде и чуял, что есть такая штука, как тот же «рычаг», а слова подобрать не мог, а потому и пользоваться толком не умел. И получается — жил будто тварь бессловесная какая.

Соревнования, те которые наши, борцов, только на третий день ристалища начались. Сперва фехтовальщики два круга прошли, слабаков отсеивая. Потом — те, которые с дубинками мастера да протазанщики, тоже самых сильных оставили. А борцов вроде бы совсем немного было, так что их сразу в третий круг поставили, на самый последний день. Я-то все эти дни спокойный был, потому как считаю, что супротив Иигря никто не сдюжит, да тока он всё равно переживал. «Соревнования», — говорит, — «это как в засаде сидеть. — Часы ожидания, да пара минут драки». Сразу видно, опытный человек!

Да и командир наш тоже какой-то нервный все эти дни был, всё выспрашивал меня, как там у «Стрелка» настроение, да чего вокруг него происходит. Всё беспокоился, что очень важные люди придут на нашего «Стрелка» смотреть, и коли он им не глянется, большая беда случиться может. А потом говорит, дескать, я на эти дни тебя вообще от всех дел освобождаю. Будешь оу Рж’коову во всем помогать. Чего там поднести-принести или в лавку сбегать, а пуще того — гляди, чтобы ему сопернички чего не подстроили. Потому как от цирковых этих благородства ждать нечего. А победителю место шибко хлебное светит. Убить не убьют, ясное дело, да тока ведь пакостей всяких можно много сделать. И в воду чего подмешать, и иголкой грязной поцарапать, так что рука вся вмиг вспухнет, что и не шевельнёшь. Да и… Много всего. Гляди, Рааст, в оба, я на тебя надеюсь.

Ну вот и настал день тот заветный. Я приоделся, новый мундир надел, сапоги-ремни вычистил, каждую