другого не лучше, но иное. Саша попытался зарисовать пейзаж, но ничего не получилось. Руки замерзли. После такого небольшого отдыха для души можно снова возвращаться к делам. Но он чувствовал, что его передышка заканчивается.

«Эти горы были здесь миллионы лет и еще долго будут, когда тебя не станет. У них есть вечность. А ты человек, и у тебя мало времени. Тебе нужно идти».

Он пошел вниз вдоль каменистой осыпи. Здесь будто каменная река спускалась со склона: настоящая дорога из мелких и средних валунов, идущая в долину. Саша не был силен в геологии и не знал, как называется такое образование. Возможно, эта «река» действительно текла. По сантиметру в год. Тысячи, сотни тысяч лет. Вот и напоминание о времени, о вселенной и человеческой жизни.

Глава 5. Великая степь

Так получилось, что из Орловки Саша выехал только в конце июня.

Два месяца истекли, и его вроде бы должны были отпустить с миром. Но пришлось ждать, когда соберется «караван». Именно в кавычках, потому что Саша подозревал, что тот будет очень небольшой.

Его уговаривали остаться до уборочной – но он стоял на своём.

Отъезд откладывался – то из-за погоды, то из-за похорон или свадеб дальних родичей, то из-за болезни скотины, то из-за плохих предзнаменований. Но, наконец, причины закончились. А может, просто время пришло. Был уже почти июль – жаркие дни то и дело сменяли грозы и ливни.

Иногда после выпадения осадков листья и трава желтели – не везде, а пятнами. Это считалось дурным знаком, и в дождь они старались быть под крышей.

– Слушай, – в один из таких дождливых вечеров незадолго до расставания сказала Лена. – На хрен тебе эта Уфа? Отец говорит, там опасно. Головы кому-то отрезали недавно. Разбойники шалят. Оставайся.

Саша молчал. Хотя про головы слышал. Но он не хотел с ней спорить.

– Опять язык проглотил? И то, что я прошу, тебе не важно? Ну, как знаешь, – по лицу женщины нельзя было понять, обижается она или нет, – Тогда лучше возвращайся домой. К себе. Рано или поздно пойдет и на восток караванчик. Отец говорит, есть люди, которым интересно через Пояс тронуться. Не в этом году, так в следующем рискнут. Может, даже не из телег, а из нормальных крытых грузовиков. И забросят тебя в твой долбаный Курган. А пока живи тут. Только ко мне не прикасайся больше.

Он пытался прочитать выражение ее лица, но так и не смог. Она сердилась на него? Но почему? Ведь не любила, сама же всегда говорила, что чувства – только в сказках бывают. И вряд ли нуждалась в нем, как в единственном мужчине, с которым собирается прожить всю жизнь.

Да, молодой бродяга мог казаться ей милым, хоть и странным. Да, она понимала, что дочку «предателя» взамуж могут не взять, местные обижены на старшего Ермолаева-бузотера. Причем обижены, даже несмотря на то, что Орда их вроде еще не приняла. Он пошел против «обчества», а не против СЧП. А чужакам отец её не доверит.

Но она явно переживала за Сашу. Это слегка грело. Как компресс, приложенный к больному месту. С другой стороны… переживала она не так сильно, чтобы долго расстраиваться, если с ним что-то случится. И это тоже хорошо.

Парень ощущал себя немного скотиной, но решение принял давно. Нет, домой он не хотел. Исключено. Понимал, что, если каким-то чудом доберется до Сибири, то мало кого там встретит. Ну, допустим, несколько человек из отряда «Йети» выжили и добрались. Может, даже Пустырник будет среди уцелевших, хоть это и маловероятно. И что?

Увидит он дядю Гошу и свою мачеху… и всё! Больше родственников у него там нет. Да и друзей, в общем-то, тоже, если честным быть. Дело он провалил. И то, что оно было невыполнимое, ничего не меняет.

А, узнав, какую дозу облучения младший Данилов получил, в поход за горы его больше никогда не возьмут. Так и проживет он всю жизнь в Заринске, каким-нибудь служащим у правителя Богданова. Или на завод пойдет работать. Или может, в школу преподавать. К старости станет солидным человеком, почти как отец или дед. Все это почетно, но всё – не то.

Поэтому лучше идти дальше. И тут он увидел слезы у Лены на лице.

(Где, блин, еще могут быть слезы, если не на лице?).

Ни разу он не видел ее плачущей.

«Думает, сгину?» – рассудил он.

И тут же вспомнил реплику Пустырника: «У женщин такое часто бывает. Так они устроены. Эмоций в них больше, чем логики. И это хорошо. Иначе бы они нас давно всех к черту выгнали…».

А может, расстраивается, что картошку копать придется без него? И за скотиной ухаживать, и за спиногрызами следить? Хотя не останется она совсем одна.

– Я, может, еще вернусь. Сделаю свое дело и вернусь, – произнес он и попытался ее приобнять, но выглядело это так, будто просто положил руку на плечо. Не оттолкнула, но и не расслабилась, осталась напряженной, плечи чуть вздрагивали.

Естественно, соврал. Неумело, коряво. И бессмысленно. «Ага, вернешься ты, как же! Да через неделю забудешь, как меня зовут», – всхлипнула Елена.

А он подумал, что, скорее, получится наоборот.

Ничего. Она молодая, симпатичная. У нее жизнь впереди. Обычная, как у всех людей. А у него… он это всегда чувствовал… не будет такой жизни. Детство оборвалось, юности, считай, не было, взрослость приходит непонятная, а про старость и заикаться не стоит.

Поэтому и не надо впутывать никого в то, что ему предстоит.

Вечером приготовили праздничный ужин. Были вареники с картошкой и мясом, были разные салаты. Почти как дома. Младший пытался вспомнить маму, но не смог. Все смутно, будто занесено песком.

Поели, чуть выпили браги.

Утром прощание было коротким.

– Удачи, Санька, – сказал старый Ермолаев. – Бог в помощь. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

А сам посмотрел на козий череп.

– Бог даст, тебя не убьют, пацан, – хлопнул Сашу по плечу Денис.

И другие братья руки пожали.

А Лена, стоявшая чуть в сторонке, смотрела печально, и это была печаль за себя остающуюся, а не за него, уходящего. Спасибо и на том, что не стала больше реветь или как-то еще давить на психику.

Хотя нет. Немножко попыталась. Но не у всех на глазах. Однако всё было решено.

*****

У Виктора, старшего над их маленьким