С тех пор как Герман был с Лаурой, он иначе вел себя на уроках. Он откидывался на стуле, держа ручку в зубах, его длинные ноги высовывались из-под стола. Но еще больше, чем развязная поза, говорили его глаза. «Теперь я с ней, а ты – нет», – говорили они. Надо было бы что-нибудь ему сказать – так, развалившись, нельзя сидеть в классе, – но Ландзаат остерегался. Ему была известна репутация этого тощего парня, он мог угадать, что тот ответит. Тебе это мешает? Кровотечение остановилось быстрее, чем он ожидал; он со всей осторожностью выбрил щеку вокруг тоненькой красной линии. Я так сижу, потому что мне плевать, что ты тут рассказываешь. Надо смотреть, чтобы опять не порезаться. Дышать спокойно. О чем же это Герман спросил его как-то раз? Что-то о Наполеоне… нет, вспомнил: о любовнице Наполеона. Этот вызывающий тон! Намекающий взгляд, когда он произносил слово «любовница». Он хотел пропустить этот вопрос мимо ушей, но не получилось. Он разошелся. «А почему ты вдруг этим заинтересовался?» – спросил он; должно быть, весь класс это видел, слышал, как задрожал его голос. А потом он посмотрел на Лауру. На Лауру, которая после осенних каникул сидела в классе рядом с Германом. Он беспомощно посмотрел на нее и мысленно досчитал до десяти, на пяти испугавшись, что расплачется прямо на месте. Сначала Лаура опустила глаза, но на семи она посмотрела на него. Совсем чуть-чуть… восемь… она ему улыбнулась, а потом… девять… она пожала плечами. Это было как луч солнца к концу дождливого дня, надежда на малую толику тепла, которое сможет высушить промокшую насквозь одежду. Улыбнувшись и пожав плечами, Лаура, пусть всего на полторы секунды, открестилась от своего нового дружка.

После уроков он поймал ее на велопарковке.

– Мне надо с тобой поговорить! – задыхаясь, сказал он.

Она несколько раз огляделась вокруг, прежде чем ответить:

– О чем? Мы уже все выяснили.

В это время в туннельчике, соединявшем велопарковку с подвалом школьного здания, раздался смех; несколько ребят из выпускного класса прошли к своим велосипедам, закуривая сигареты и самокрутки.

– Я видел, – сказал он быстро. – Я видел, как сегодня на уроке ты улыбнулась мне и пожала плечами.

Он выдержал небольшую паузу и сделал глубокий вдох для следующего вопроса – вопроса, который он задавал себе все последние недели, одну бессонную ночь за другой, ворочаясь в кровати.

– Ты счастлива с ним, Лаура? Ты по-настоящему счастлива? Это единственное, что мне надо услышать.

Носком правой туфельки Лаура повернула педаль велосипеда кверху – чтобы при необходимости сразу уехать, понял он.

– Сегодня я улыбнулась тебе и пожала плечами, потому что пожалела тебя, Ян. По-моему, ты был жалок. Я не хочу, чтобы весь класс видел тебя таким, это невыносимо. Я хочу сказать, видел бы ты сам, как выглядишь. Как ты… как от тебя пахнет. Нельзя же доводить себя до такого.

Потом она нажала на педаль. Чтобы объехать курящих мальчиков из выпускного класса, ей пришлось сойти с велосипеда, но она не обернулась.

Это Лаура подала ему ключик к его нынешнему преображению. Он больше не будет взывать к ее сочувствию, он будет выглядеть свежим и отдохнувшим, от него больше не будет пахнуть, во всяком случае – алкоголем и высохшим мужским потом. Он закончил бритье, опрыскал лосьоном не только щеки, подбородок и шею, но даже грудь и живот, подмышки и руки. В этот день, когда она откроет ему дверь дома в Зеландии, от него будет пахнуть новой жизнью.

Обмотавшись полотенцем, он заварил кофе и сделал яичницу из трех яиц с ветчиной и плавленым сыром. Об этом больше нельзя спрашивать, думал он, о том, счастлива ли она с ним. «Я должен быть таким», – вообще-то, он не знал, как сформулировать свою мысль вразумительнее, но так или иначе это покрывало смысл того, что он хотел осуществить. «Быть таким». Некая беспечность. Это он и будет излучать: что он от нее излечился. Здоровый, бритый и пахнущий свежестью мужчина, которому довольно себя самого. Взрослый мужчина. Достаточно зрелый, чтобы быть выше этого. Мужчина, у которого не подкашиваются ноги при виде школьницы, отвергнувшей его и променявшей на своего ровесника. Только так он сможет стать для нее зримой альтернативой. Уверенный в себе взрослый мужчина, который заехал только потому, что ему было по пути, исключительно затем, чтобы известить ее, что он с этим покончил. Что теперь он хочет покончить с этим вместе с ней. Он больше не будет ей звонить. Он больше не будет вставать на парковке перед ее велосипедом, чтобы задержать ее. Он больше не будет – и это был эпизод, которого он стыдился сильнее всего, он перестал жевать бутерброд с яичницей и невольно застонал, – не будет преследовать ее до самого дома и до глубокой ночи стоять под фонарем. Да, они с этим покончат, закроют на замок, перевернут страницу, а потом он поедет дальше, к друзьям в Париж.

Но между тем в нем зарождалось сомнение. Лаура увидит их сидящими рядом за столом. Она снова осознает, почему еще совсем недавно считала его привлекательным. На фоне тощего парня он будет выглядеть превосходно. Любой будет выглядеть превосходно на фоне Германа. Как это возможно? Господи, да как же это возможно? Это же почти баба! На одном запястье Герман носит кожаную ленточку с пуговицами, а на другом – тонкий плетеный браслет из бисера. А еще у него перстни на пальцах, пушок на щеках. А его челюсть! Его челюсть – это нечто особенное. Неправильная и слабо выраженная. Эти скошенные назад резцы, эти пустоты между клыками и коренными зубами больше всего напоминают мордочку мыши. Но тогда, наверное, такой мыши, которую укусила за морду куда более крупная мышь. Как могла девушка его захотеть? Между этими зубами гуляет ветер, для девичьего языка будет непосильной задачей не заблудиться там безысходно. Допустим, его собственная челюсть тоже не была таким уж сильным вооружением для флирта, но он упражнялся перед зеркалом, чтобы при улыбке верхняя губа не поднималась над десной, обнажая зубы на всю длину. Когда ему приходилось смеяться, он всегда прикрывал рот рукой. Хорошенько почистить зубы, мысленно отметил он. Ничто не может быть таким убийственным, как остатки шпика или белого хлеба в расщелине между двумя слишком длинными зубами.

Он поставил тарелку с ножом и вилкой в раковину и повернул холодный кран. Сковорода все еще стояла на плите. Он посмотрел на часы: ему хотелось уехать вовремя, он не хотел рисковать быть застигнутым вьюгой. С другой стороны, было бы странно, что человек, уехавший на несколько дней в Париж, не вымыл такую малость посуды. Потом. В последнюю очередь. Сначала почистить зубы.

Он улыбнулся своему отражению в зеркале над раковиной. Отвел назад почти сухие волосы. Проблемой были глаза: темные круги не исчезли вдруг, после одного вечера без выпивки. Он прыснул на ватку лосьоном после бритья и прижал ее к серо-синим впадинам под глазами. Потом открыл дверь на балкончик. Перила были припорошены свежим снегом, выпавшим за ночь. Кончиками пальцев он собрал снег и протер им лицо. Как будто сегодня утром я совершил длительную прогулку, сказал он себе, вернувшись в ванную и рассмотрев в зеркале результат. Глаза все еще были ввалившимися, но цвет кожи вокруг них уже не слишком отличался от остального лица.