– Сначала мне действительно не понравилась эта затея, – сказала она. – Возможно, сейчас не самые подходящие обстоятельства. Пленок много?

– Две или три. Я могу прийти в другой раз.

Но ваша жена покачала головой.

– Он так увлекся, – сказала она. – Его не отговорить.

Вы не хотели в больницу. Мы забрали плащи из гардероба. Только на улице, на площади перед театром, я понял, что ваше состояние куда серьезнее, чем показалось на первый взгляд.

Моя жена. Ана. Ана еще не вышла.

Я заверил вас, что мы пришли туда вдвоем. Что ваша жена сидит дома с вашей больной дочкой. Вы ненадолго остановились и сказали, что вас тошнит. Ваш левый глаз тогда уже заплыл. Кровь с лица мы кое-как смыли в туалете, но белая рубашка была забрызгана кровью, под самой бабочкой.

пока мы шли к выходу, окружающие – писатели, издатели, другие люди, имеющие какое-то отношение к празднеству, – поглядывали на нас, сначала один раз, потом еще: да, это М., это в самом деле он, что могло случиться, может быть, он упал с лестницы?

И тогда вы в первый раз заговорили о вспышках перед глазами. Гроза. Начинается гроза. Я сразу подумал о сотрясении мозга и еще раз настойчиво предложил поехать в больницу. Я сказал, что мы можем взять здесь такси, что вам стоит хорошенько подумать, – но вы и слышать об этом не хотели.

Здорово я его отделал. А? Вы это видели. И я еще не довел дело до конца. Надо было сделать это раньше.

Вы хихикнули и ударили сжатой в кулак правой рукой по ладони левой. Мне пришлось обещать вам, что я больше не буду заводить речь о больнице. Вы хотели идти домой пешком, но, сделав всего несколько шагов, снова остановились.

Что это за шум?

Вы держали голову наклоненной набок и нажимали двумя пальцами на правое ухо, как будто его заложило – или в него попала вода. Я ничего не говорил, я только смотрел на вас.

Я подумал, что слышу самолет, но теперь это прошло.

На стоянке я подержал заднюю дверь такси открытой перед вами. К этому времени вы забыли, что хотели идти пешком, и сели в машину без возражений.

Я сказал, что вы и в самом деле хорошо ему врезали. Я думал, что смысл этих слов до вас дошел, но оказалось, что вы не помнили, о чем я говорю.

Да, да. Поехали домой.

Я хотел спросить вас, что именно послужило поводом, но момент был неудачный. Сначала домой. Ваша жена наверняка испугается при виде разбитого лица и окровавленной рубашки, но, может быть, она хотя бы сумеет убедить вас обратиться к врачу.

Вы повалились навзничь на заднее сиденье, головой к окошку. Я подумал, что вы заснули, но это было что-то другое: ваше тело безвольно покачивалось в такт движению машины, на повороте ваш затылок отделился от окна, а потом со стуком ударился об него снова, но, похоже, вы этого не заметили, – во всяком случае, вы от этого не проснулись.

Я взял вас за руку, мне пришлось несколько раз крепко встряхнуть вас, прежде чем вы открыли глаза.

Ана! Где мы? Надо вернуться! Ана еще там!

После того как я еще раз успокоил вас, вы снова заговорили о грозе и вспышках перед глазами. Я хотел повернуться к шоферу и сказать ему, что мы все-таки едем в больницу, но в то же мгновение такси свернуло на нашу улицу.

Я сказал, что мы уже на месте, здесь, это здесь, на правой стороне, третий подъезд.

Вы хотели позвонить в дверь, но мне удалось как раз вовремя вас удержать. «Уже поздно, – сказал я, – мы никого не хотим пугать». Я достал из кармана ключ и отпер входную дверь.

В лифте вы прислонились спиной к панели с кнопками и закрыли глаза. Ваш левый глаз, как уже сказано, заплыл, так что, если хорошенько подумать, вы закрыли только правый. Мне пришлось попросить вас сделать шаг в сторону, чтобы я смог нажать на кнопку четвертого этажа.

Я думаю, меня вырвет.

Между этим сообщением и собственно рвотой прошло меньше секунды. Я отступил на шаг назад, но пространство для маневра в лифте ограниченно. Я не рискнул посмотреть вниз, я подозревал, что на мои брюки и ботинки тоже попало, и пытался, насколько возможно, дышать только ртом.

Что меня всегда занимало, так это как тот учитель, этот Ландзаат, как он догадался, что вы на рождественских каникулах сидели в том домике.

Вы вытерли губы тыльной стороной руки, а потом посмотрели на меня налитым кровью слезящимся глазом.

Я просто продолжал дышать. Дышать спокойно, уговаривал я сам себя. Между тем я смотрел в этот налитый кровью глаз.

Вы сказали эт без всякого нажима. Точно так же, как до этого о грозе. И о жене, которая, в вашем представлении, осталась на празднестве.

Словом, я спрашивал себя, какая часть вашего мозга сейчас обращалась ко мне. Та часть, которая не помнила точно, где вы и с кем, или другая часть, о которой иногда говорят в связи со стариками: они понятия не имеют, куда минуту назад положили очки, но как мама семьдесят лет назад целовала их на ночь, врезалось в их память навсегда.

Теперь и я, в свою очередь, мог бы спросить вас о многом, но я боялся, что та часть вашего мозга, которая сейчас погрузилась в далекое прошлое, вдруг снова закроется – чтобы больше никогда не открываться.

Поэтому я сказал только, что тоже когда-то об этом думал. Я сказал это, не отводя взгляда от вашего глаза. Я сказал, что всегда хотел спросить об этом Лауру, но вечно забывал.

Лифт остановился на четвертом этаже. Со всей быстротой, на которую способен, я толкнул дверь, чтобы ее открыть.

Могло ли быть такое? – спрашивал я себя. Возможно ли, что Лаура сознательно заманила этого учителя истории в домик? Для моей книги, для «Расплаты», это не имело решающего значения. Но в последующие годы я все-таки часто над этим задумывался. А что думаешь ты, Герман?

Вы поискали что-то в брючных карманах, потом глубоко вздохнули. На сей раз я опоздал. Прежде чем я смог вас остановить, вы нажали на звонок у своей двери.

Сейчас ваша жена откроет дверь, подумал я. Пожалуй, это мой последний шанс.

И я сказал, что у меня есть для вас новый материал.

Я знаю. За дверью послышались приближающиеся шаги, затем звук отодвигаемого засова, поворачиваемого замка. У меня, Герман, тоже есть для тебя новый материал. Новый материал, который тебя точно заинтересует. Самое время все подчистить. Сейчас поздновато, но заходи завтра вечером. Например, где-нибудь после ужина. Как тебе это?

Я начинаю с фильма у цветочной палатки. Без звука, даже без музыки, только стрекотание проектора.

– Это же здесь, напротив, наискосок, – говорите вы.

– Да, – говорю я. – Тогда эта цветочная палатка еще стояла там, на той стороне. Только гораздо позже ее перенесли на нашу сторону улицы. А там, где теперь кафе, была закусочная, здесь ее не так хорошо видно, но она есть. Кулек жареной картошки с майонезом стоил двадцать пять центов, а кулек побольше – тридцать пять.