– А разве это не так?

– Нет! Вовсе нет! Бисексуалы – это скептики, которые стараются испробовать оба способа. А я уже полностью определилась со своей сексуальной ориентацией.

Софи догадывается, что Вероника разочарована ее реакцией. Действительно, обидно, когда в твоей жизни произошло нечто неожиданное и экстраординарное, а окружающие не охают и не ахают. Ты сам качаешь головой: «Не могу поверить, что это со мной случилось!» – а собеседник спокойно переключается на события своей собственной жизни: «У тебя угнали машину, ну что ж, бывает! А я, представляешь, ходил к врачу, и тот сказал, что я мог запросто вывихнуть плечо, когда поднимал ту коробку! Прикинь, какой ужас!»

Поэтому Софи изображает изумление:

– Ну и ну, вот уж новость так новость! Я в шоке. Просто ошарашена!

Вероника немного смягчается:

– Да, но почему ты не краснеешь? Я была уверена, что ты покраснеешь! И специально предупредила Одри, чтобы она не удивлялась. Объяснила, что у тебя просто такая патология и что твой румянец вовсе не означает, что ты против секс-меньшинств. Видишь ли, нам постоянно приходится сталкиваться с дискриминацией. Мы привыкли к этому. – У Вероники гордый вид. – И естественно, я вступила в ЛГБТ-сообщество Гласс-Бэй.

– И я тоже, – бормочет Одри, наклонившись над сахарной ватой.

– Нам предстоит еще долго отстаивать свои права. Ну не смешно ли? В собственной стране мы не можем даже законно вступить в брак! Я намерена бороться!

– Так держать, девочка. – Одри комично приподнимает бровь.

– Ой! – Вероника вдруг трогательно смущается. – Я вовсе не имела в виду нас с тобой. Конечно, говорить о браке на столь раннем… гм… этапе наших отношений… преждевременно.

– Пахнет глинтвейном. Может быть, принесешь нам по стаканчику? – предлагает Одри. – Софи это не помешает. Не понимаю, почему она должна работать, а ты бездельничаешь!

– Потому что она сумасшедшая! – приходя в себя, говорит Вероника. – Я уже несколько лет не помогаю проводить Годовщину. Не одобряю празднования убийства. Ладно, пойду принесу глинтвейна. В прошлом году он был слишком сладким.

– Ой, Вероника, – вспоминает Софи, – тебя разыскивает Псих! Единственный человек, который ответил на твое объявление об Элис и Джеке. Он тут бродит вокруг с какой-то вазой под мышкой. На нем желтая футболка.

Но Вероника не проявляет к этому особого интереса.

– Не сомневаюсь, он меня найдет. Пожалуй, я повременю пока с книгой о тайне младенца Манро. У меня много других, более интересных проектов. Знаешь, я очень занята.

И она энергично уходит прочь. Софи и Одри смотрят ей вслед, а потом снова обмениваются взглядами.

– Никогда не видела Веронику такой счастливой, – говорит Софи. – Наверное, ты очень ей подходишь.

Одри отрывает кусочек сахарной ваты и скатывает его в липкий розовый шарик.

– А ты знаешь, что она была в тебя влюблена?

– Что, прости? – Лицо Софи заливает краска.

Ну и ну! Однако это многое объясняет. Вот почему Вероника держала себя по отношению к ней столь собственнически. Если бы так себя вел мужчина, Софи сразу догадалась бы и относилась бы к нему с нежностью. Она чувствует себя виноватой и почему-то ужасно глупой, поверхностной и провинциальной со своей традиционной ориентацией, как будто ей следовало догадаться и лишь ее собственные предрассудки помешали увидеть правду, как будто она подсознательно поощряла влечение Вероники и в то же время отталкивала ее.

– Извини, я не хотела смущать тебя, – говорит Одри. – Просто Вероника так много говорила о тебе, и я заподозрила, что тут дело нечисто. Но теперь я думаю, это прошло. Надеюсь, что прошло.

– О, я уверена, что так оно и есть!

Софи знает, что все ее лицо пышет жаром. Она видит, что Одри старается не глазеть на краску, теперь уже заливающую и шею. Тяжелый случай. Пятна пылающего румянца жалят ее кожу, как пчелиный рой.

– Все нормально! – Похоже, Одри проявляет неожиданный интерес к игре музыкантов. – Не надо было мне этого говорить. Наверное, я немного ревновала. В этом моя слабость, но мне действительно нравится Вероника. Она потрясающая. Как дикобраз. Колючая, но очень привлекательная.

– Ха! А вот теперь ты покраснела! – кричит Вероника, которая вернулась с тремя большими стаканами глинтвейна. – Это что, запоздалая реакция на стресс? Ладно, Одри, не обязательно смотреть в сторону. Софи не стыдится своего румянца.

Софи с благодарностью берет стакан глинтвейна.

– Вероника воспринимает мой румянец как развлекательный трюк. – Она делает глоток. – О, как вкусно!

Вероника фыркает:

– Ммм. Неплохо. Многовато лимона, недостает мускатного ореха. Ладно, Одри, пойдем. Хочу познакомить тебя с бабушкой Энигмой. Не удивляйся, если она упадет замертво, когда услышит новость. Да, и еще я скажу папе! У папы наверняка случится инфаркт. Или инсульт.

– Знаешь, не обязательно говорить сегодня всем. – У Одри испуганный вид. – Ни к чему спешить, лучше дождаться подходящего момента.

– Нет, только сейчас! – Вероника уже идет вперед, размахивая руками. – Пока, Софи!

– О господи! – Одри беспомощно пожимает плечами и вручает Софи свой стакан с глинтвейном. – Вот, возьми.

Они исчезают в толпе.

Вероника в своем репертуаре: не только не скрывает собственные наклонности, но и во всеуслышание заявляет о них.

* * *

У Розы так сильно болит спина, что боль кажется живым существом, которое нарочно причиняет ей страдания. Словно бы некий злыдень взял палку и изо всех сил колотит ее по пояснице.

Она тяжело вздыхает. Очередь из девочек, дожидающихся, когда им раскрасят лица, как у Мелли, танцовщицы из музыкальной шкатулки, наконец-то пошла на убыль. Грейс закончила возиться с мальчиками и помогает Розе.

Право, я слишком старая, чтобы раскрашивать детям лица. Мне ведь уже восемьдесят восемь. Самое время сидеть в кресле-качалке с пледом на коленях и чтобы близкие приносили мне чай. Мама, тебе не кажется, что я слишком стара для этого? Мать Розы умерла за несколько недель до ее пятнадцатилетия, но со дня смерти Конни Роза стала скучать по матери с новой детской печалью. У меня действительно болит спина, мама. Это называется «ревматоидный артрит». Врач советует мне думать о хорошем, а на ум вместо этого приходят бранные слова. Ты умерла, не дожив до сорока, и не знаешь, что значит стареть. О-о, мамуля, это та еще потеха. Роза чувствует, как ко лбу прижимается прохладная ладонь. О, моя бедная дочурка.

Она опускает кисточку в бледно-розовую краску, пытаясь улыбнуться маленькой девочке, которая тихонько сидит перед ней, выставив вперед пухлые ножки и чинно сложив на коленях ручки.

– Прошу прощения, мэм!

Роза отрывает глаза от работы и видит молодого мужчину, приблизительно ровесника Рона, который держит в руках какой-то странный предмет. Что это: ваза, урна? Незнакомец одет в желтую футболку, пиджака на нем нет.