Но где же I Съезд советских художников? Перебираем хронику культурных событий, год за годом: 1934 — нету, 1935 — нету, 1936 — нету, 1937 — еще нет, 1938 — все еще нету, 1939, 1940, 1941… Вот и война кончилась, вот уже создана Всесоюзная Академия художеств, вот развернулась во всю богатырскую ширь битва с формализмом, безыдейностью, злопыхательством, космополитизмом, национализмом, эстетизмом, морганизмом — менделизмом, идеализмом, упадком, разложением, низкопоклонством перед Западом, кибернетикой и кабацкой меланхолией — а съезда нет как нет…

Неужто большевики не справились с задачей учреждения Союза художников СССР?

Не следует подходить к сложным вещам упрощенно. Разве непонятно: Оргкомитет уже организовал Союз художников, а собирать учредительный съезд не было никакого резона. Само понятие «учредительного» вызывало нежелательные воспоминания. Но не это главное. Главное то, что принадлежность к Оргкомитету во главе с Александром Герасимовым давала теплую близость к высшей власти[26], а затем и собственную власть, а еще затем — не ограниченные ни числом, ни ценой государственные заказы и закупки, равно как и другие житейские блага, не говоря уже об орденах и премиях. Кому нужно было менять исторически сложившийся порядок — и ради чего?

Как выяснилось впоследствии, это было одно из нарушений ленинских принципов социалистической демократии периода культа личности, хотя не самое вопиющее. Когда партия восстановила ископаемые принципы, съезд был созван. В 1957 году. Оргкомитет продержался около четверти века.

Но с этого момента демократическая система действовала неумолимо. Всесоюзные съезды созывались каждые четыре — пять лет, как было предусмотрено уставом, иногда — с незначительным и вполне допустимым техническим опозданием. Республиканские съезды эстонского союза происходили с такой же маятниковой регулярностью, но только каждые два года. Пресса заинтригованно спрашивала, каково будет значение предстоящего/проходящего съезда, и ответственные лица, глубокомысленно возводя взор в угол потолка, указывали, что съезд будет иметь большое значение: он подведет итоги, преодолеет недостатки и укажет перспективы. Демократия прямо‑таки свирепствовала: каждый раз выбирали новое Правление, новый Президиум Правления, новый Секретариат. Увенчанием съезда бывал неизбежный банкет — более скромный, но вполне достойный в республиканском формате и, случалось, замечательно какой пышный — в общегосударственном. Я не могу комкать этот сюжет; коммунистическое питание художников было необходимой частью их коммунистического воспитания — и об этом следует говорить отдельно.

Нам же пора вернуться к общей формуле поистине эйнштейновской простоты.

Итак, I=l/R, где, напоминаю, I — это Идиотически скрупулезное исполнение закона или правила, a R — это его Реальное значение. Иначе говоря, пунктуальность исполнения некоего закона или правила обратно пропорциональна его практическому значению. Строгое математическое выражение этого принципа особенно полезно, поскольку позволяет получить нетривиальный вывод.

Представим себе, что некое мероприятие X идеально бессмысленно, иначе говоря — значение R равно 0. Тогда значение I возрастет безгранично, или, как выразится математик, 1 = °°. Однако такой вывод абсурден: бесконечный педантизм может быть атрибутом абсолюта, который сам обладает свойством бесконечности. Но для тварной и даже атеистической советской системы такое состояние недостижимо. Как показывает опыт, она сама конечна и потому ее педантизм всегда представлял собой конечную величину. Следовательно, в нашу формулу приходится ввести дальнейшие ограничения: R, или практическая эффективность, в принципе бессмысленного мероприятия должна быть отлична от нуля. Она может быть незначительной, но не может быть нулевой!

Такова логика математических моделей, описывающих фундаментальные процессы в природе и обществе. В переводе на человеческий язык наш вывод звучит так, что власть всегда стремилась превратить, скажем, съезд художников (как и Съезд Партии) в безупречное, идеально бесполезное и бессмысленное советское мероприятие. С партийными съездами, там, где партия организовывала сама себя, эксперимент зашел так далеко, что цель была почти достигнута, помешала только высокая смертность среди генсеков, которую я рассматриваю как акт самозащиты высшего разума. Но в других случаях в непроницаемой, казалось бы, стене бессмыслицы непременно обнаруживались узкие и кривые щели. Иначе было бы не выжить. Я уже приводил примеры.

* * *

Самым мерзким — на моей памяти — съездом ССХ был тот, который скликали после визита Н. Хрущева в Манеж, в дни последовавшего затем пароксизма идеологической борьбы. Кажется, он был вторым по номеру и разыгрался где‑то зимой 1964 года. Вот где партийно — реалистическое ядро советского искусства собралось взять реванш за небольшие, но оскорбительные унижения времен оттепели. Скрупулезность подготовки съезда (значение его «I») достигла высоких значений. В организационном отношении ключевыми были, как всегда, кадровые проблемы. Надо было, во — первых, удалить из состава делегатов съезда тех художников и критиков, которые так или иначе подрывали основы реалистического искусства, но были ошибочно избраны на съезд до хождения Хрущева в Манеж. Ретроспективно следовало считать, что они пробрались на съезд, и положение требовало юридической коррекции. Во — вторых, и самое главное, надо было обеспечить избрание правильных людей в руководители творческой организации; на этот счет ходили самые мрачные слухи — будто в председатели прочат Владимира Серова, который уже президент Академии художеств и председатель Союза художников России, или Евгения Вучетича, наиболее партийно — патриотического скульптора всех времен…

За съездом, конечно, следил сам тов. Ильичев, секретарь ЦК, но из своего кабинета, а на месте, в поле, пастухом съезда был его какой‑то там заместитель, представительный мужчина с руководящим, как у коровы зебу, мешочком под подбородком, Поликарпов по фамилии. Диагональ, которая в силуэте шла от подбородка прямо к углублению между ключиц, придавала ему мужественно матёрый вид, подобающий руководителю.

Изгнание пробравшихся в делегаты было назначено на вечер. Сор из избы выносить было нельзя, дело семейное, поэтому Поликарпов распорядился всех иностранных гостей (а какой съезд без друзей из разных стран?) увести пить кофе и показывать Москву, чтоб их духа тут не было. Гостей учтиво вытолкали. Остальных вернули в зал. Вести ответственное заседание поставили знаменитого украинского художника, естественно — народного, к тому же еще и доктора искусствоведения, чью фамилию мне никак сейчас не вспомнить. Зато помню, что он был в вышитой украинской рубашке, которую почему‑то называли «рубашка — антисемитка» — неправильно, ибо вышивка по вороту с древности имела другую функцию. Еще помню, что на Украине остроумцы его прозвали фельдшером искусствоведения… Ну, что за память, нужное забыто, а всякий вздор тут как тут, под рукой. Нет, надо вспомнить, неприлично. Такая простая фамилия, на К., график он был.