И как только он появился у нее, большинство из нас добыли себе такой же — ты действительно хочешь все это знать?

— Да, — сказал Шелк. — Хочу.

— Однажды ночью она вышла наружу. Мне кажется, она собиралась встретиться с кем-то и поесть, но тут двое идиотов прыгнули на нее и попытались завалить. Она выхватила кинжал и порезала их обоих. Так она сказала. И она прибежала сюда, во всю прыть, вся в крови.

И я тоже захотела один для себя, для выходов наружу, но я совсем не разбираюсь в них; и я спросила Журавля, где я могу достать хороший, где меня не обманут. Он сказал, что тоже не знает, но он спросит у Мускуса, потому что Мускус знает все о ножах и всем таком, и в следующий раз он принес мне его. Нож был сделан специально для меня, во всяком случае картинка точно для меня.

— Понимаю.

— Ты знаешь, патера, что я никогда не видела синель, во всяком случае не знала, как выглядит мой цветок, пока прошлой весной друг не принес мне букет в комнату. И цветок мне понравился — вот почему я выкрасила волосы в этот цвет. Он сказал, что иногда этот цветок называют горящий кошачий хвост. Мы посмеялись над этим, когда я попросила его достать мне кинжал. Быки часто покупают девчонкам такие красивые штуковины; таким образом они показывают, что доверяют им и ничего не боятся.

— Доктор Журавль — это друг, которого ты имела в виду?

— Нет. Кое-кто помоложе. Не заставляй говорить меня кто, если не хочешь сделать мне еще больнее. — Синель замолчала, поджав губы. — Это шиза. И могет причинить мне большой вред, понимаешь? Но если я не расскажу, он поможет мне, если смогет.

— Тогда я не буду тебя о нем спрашивать, — сказал Шелк. — И я не собираюсь говорить об этом Орхидее или Крови, если не понадобится кого-нибудь спасти. Если гвардия будет расследовать это дело, то мне придется рассказать об этом следователю, но, как мне кажется, будет намного большей несправедливостью отдать тебя Крови, чем разрешить тебе остаться безнаказанной. А раз так, я позволю тебе остаться безнаказанной, или почти безнаказанной, если ты сделаешь то, что я попрошу. Служба по Элодее будет проходить завтра в моем мантейоне на Солнечной улице. Орхидея собирается потребовать от всех вас, чтобы вы пришли, и, без сомнения, многие из вас придут. Я хочу, чтобы ты была среди тех, кто придет.

Синель кивнула:

— Ага. Конечно, патера.

— И я хочу, чтобы во время службы ты помолилась за Элодею и Орхидею, а также за себя. Ты знаешь, кому ты должна молиться?

— Гиераксу? Хорошо, патера, если ты подскажешь мне слова.

Шелк схватил трость Крови и рассеянно покрутил ее в руках.

— Гиеракс действительно бог смерти и кальде мертвых, и поэтому его надо особенно почитать во время каждой такой службы. Однако служба будет в сцилладень, и наше жертвоприношение будет не ему одному.

— Угу. Но я знаю только одну молитву — ее называют короткой литанией. Этого хватит?

Шелк отложил в сторону трость и наклонился к Синель, он принял решение.

— Есть еще один бог, которому ты будешь молиться — очень могущественный бог, способный помочь как тебе, так и Орхидее и бедной Элодее. Его называют Внешний. Ты знаешь о нем что-нибудь?

Синель покачала головой:

— За исключением Паса и Ехидны, а еще дней и месяцев, я не знаю их имен.

— Завтра ты должна открыть ему свое сердце, — сказал Шелк, — и помолиться так, как никогда не молилась раньше. Поблагодари его за доброту ко мне и скажи ему, насколько сильно ты — насколько сильно все мы в этой четверти нуждаемся в его помощи. Если ты это сделаешь, если твои молитвы будут правдивыми и идущими из самого сердца, то не будет иметь значения, что ты сказала.

— Внешний. Хорошо.

— А теперь я собираюсь отпустить тебе грехи, снять с тебя вину за смерть Элодеи и за все другие преступления, которые ты совершила. Встань на колени. Ты не должна глядеть на меня.

* * *

Половина бывшего мантейона была превращена в маленький театр.

— Старое Окно все еще там, — объяснила Синель, указывая на него. — Сейчас оно вроде как задник сцены, и мы всегда закрываем его занавесом. Там четыре или пять занавесов, мне кажется. Во всяком случае, когда мы заходим за Окно, чтобы вытереть пыль, там на полу много всяких кишок и еще больше свисает из него.

Шелк на мгновенье остолбенел и только потом сообразил, что «кишки» — на самом деле священные кабели.

— Я понял, — сказал он, — но то, что ты описала, может быть очень опасным. Кто-нибудь пострадал?

— Однажды одна девчонка упала со сцены и сломала руку, но она была пьяна в дупель.

— Да, сила Паса на самом деле ушла из этого места. И неудивительно. Очень хорошо. — Он положил свою сумку и триптих на сидения. — Спасибо тебе, Синель. Ты можешь уйти, если хочешь, хотя я бы предпочел, чтобы ты осталась и приняла участие в экзорцизме.

— Если ты хочешь, я останусь, патера. Ничего, если я перехвачу чего-нибудь?

— Конечно.

Он посмотрел, как она идет, потом за ней захлопнулась дверь во двор. Упоминание о еде напомнило ему не только о том, что он отдал птице сыр, которым собирался пообедать, но и о жареных помидорах. Без сомнения, Синель пойдет в кондитерскую на той стороне улицы. Он пожал плечами и открыл сумку, решив отвлечь внимание от еды.

Однако в доме вроде бы есть кухня; если Кровь еще не ел, вполне возможно, что, когда экзорцизм закончится, он пригласит его пообедать. Сколько времени прошло с того момента, как он сидел под смоковницей и глядел, как майтера Роза ест свежие булочки? Несколько часов, не меньше, но он не сумел позавтракать с ней; так она его наказала.

— Я не буду есть, — прошептал он себе, вынимая стеклянные лампы и маленький пузырек с маслом, — пока кто-нибудь не пригласит меня; тогда и только тогда я буду свободен от этого обета. О Могучая Сфингс, надежда в испытаниях! Услышь меня сейчас.

Возможно, Орхидея захочет поговорить с ним о приготовлениях к завтрашней церемонии; судя по ее внешности (и это, напомнил он себе, возможно, очень несправедливо), она ест часто и хорошо. Она легко могла бы заказать чашу с виноградом или блюдо персиковых оладий…

Главным образом для того, чтобы отвлечься от еды, он крикнул:

— Ты здесь, Мукор? Ты слышишь меня?

Никакого ответа.

— Видишь ли, я знаю,