Суббота, 17 ноября, 14.15

Ездить на велосипеде я не могу из-за трещины в черепе и растянутой лодыжки, так что на послебольничный осмотр к врачу меня везет Эштон. Все заживает хорошо, хотя резко двигать головой мне пока больно.

Эмоциональное восстановление займет больше времени. Иногда у меня такое чувство, что Джейк умер, а иногда мне хочется его убить. Сейчас я могу признать, что Эштон и Т. Д. не ошиблись в оценке наших с Джейком отношений. Он командовал всем, а я ему подчинялась. Но я бы никогда не поверила, что он способен на то, что сделал тогда в лесу. И сердце у меня чувствует то же самое, что чувствовал череп, когда Джейк на меня напал: будто его разрубили пополам тупым топором.

Что я испытываю к Саймону, я тоже не знаю. Бывают моменты, когда я испытываю к нему искреннюю жалость за то, что он решил погубить четырех человек, которые, как ему казалось, лишили его того, чего хочет каждый, – быть успешным, любимым, иметь друзей. Быть заметным. Но чаще я жалею, что вообще его знала.

Нейт навестил меня в больнице, и я видела его несколько раз после того, как меня выписали. Я за него беспокоюсь. Он не из тех, кто откровенничает, но сказал достаточно, чтобы мне стало понятно: арест заставил его почувствовать себя бесполезным. Я пыталась переубедить его, но вряд ли преуспела. И очень сожалею об этом, потому что если кто и знает, как можно разрушить свою жизнь мыслью о том, что ты недостаточно хорош, так это я.

С тех пор, как я вышла из больницы два дня назад, Т. Д. написал мне несколько сообщений. Он продолжал намекать насчет свидания, и мне пришлось наконец сказать ему, что у нас ничего не получится. Не будет у меня ничего с тем, благодаря чьему участию я запустила эту цепную реакцию. Это прискорбно, потому что могло бы во что-то вырасти, если бы все сложилось по-другому. Но я начинаю понимать, что есть события, которые нельзя изменить, какими бы благими ни были намерения.

Но все нормально. Я не согласна с матерью, что Т. Д. – моя последняя надежда избежать преждевременного превращения в старую деву. Она не такой уж эксперт по отношениям, каким себя считает. Уж скорее я буду ориентироваться на Эштон, которая сейчас балдеет от внезапного увлечения Эли. Когда дело Нейта было закрыто, он нашел ее и пригласил на свидание. Она ответила, что ходить на свидания пока не готова, поэтому он устраивает перерывы в своей немыслимой рабочей нагрузке и приглашает Эштон на тщательно продуманные и организованные не-свидания. Что, не может она не признать, доставляет ей удовольствие.

– Но я не уверена, что смогу отнестись к нему серьезно, – говорит она, когда я прыгаю на костылях к ее машине после визита к врачу. – Одни его волосы чего стоят.

– А мне они нравятся, у них свой характер. К тому же они кажутся мягкими, как облако.

Эштон улыбается и убирает выбившуюся прядь с моего лба.

– Вот твои мне нравятся. Отрастишь чуть длиннее, и станем близнецами.

Это мой тайный план. Мне очень хочется иметь такие волосы, как у нее.

– Я хочу кое-что тебе показать, – говорит она, отъезжая от больницы. – Это одна хорошая новость.

– Правда? Какая?

Мне теперь трудно вспомнить, что такое хорошая новость.

Эштон качает головой и улыбается.

– Это надо показывать, а не рассказывать.

Она подъезжает к новому многоквартирному дому в районе, который в Бэйвью может сойти за модный. Приноравливаясь к моей медленной походке, входит со мной в светлый атриум и ведет меня к скамейке в вестибюле.

– Жди меня здесь, – просит она, приставив мои костыли к скамейке.

Потом скрывается за углом, а когда выходит через десять минут, мы с ней идем к лифту и поднимаемся на третий этаж.

Эштон вставляет ключ в замок двери с номером 302, и мы входим в большую квартиру с высоким сводчатым потолком. Тут все сплошь окна, голый кирпич, лакированные деревянные полы, и мне это нравится с первого взгляда.

– Что думаешь? – спрашивает Эштон.

Я прислоняю костыли к стене и прыгаю в открытую кухню, любуюсь мозаичной плиткой за мойкой. Кто бы мог подумать, что в Бэйвью есть что-то подобное?

– Красиво. Ты что, собираешься ее снять? – Я стараюсь говорить с энтузиазмом, не показывая страха, что она бросит меня одну с мамой. Эштон живет с нами недолго, но к хорошему привыкаешь быстро.

– Уже сняла, – отвечает она, улыбаясь во весь рот, и крутится посреди паркетного пола. – Пока ты лежала в больнице, нам с Чарли сделали предложение насчет нашего дома. Его еще нужно оформить, но как только это произойдет, у нас будет очень неплохая прибыль. Он при разводе взял на себя выплату всех своих студенческих займов. Мой дизайнерский бизнес все еще идет медленно, но у меня есть заначка, чтобы не напрягаться. И в Бэйвью жизнь гораздо дешевле, чем в Сан-Диего. Там такая квартира в центре стоит в три раза дороже.

– Фантастика! – Надеюсь, мне удалось изобразить радость. Да я и рада за нее, на самом-то деле. Просто буду по ней скучать. – Ты освободи у себя комнату, чтобы я тебя навещала.

– Свободная комната у меня есть, – говорит Эштон. – Но только я не хочу, чтобы ты меня навещала.

Я ошеломленно смотрю на нее. Наверное, я ослышалась. Мне казалось, мы с ней отлично ладили эти два месяца.

Она смеется, увидев мое лицо.

– Я хочу, чтобы ты тут жила, глупая. Тебе из того дома нужно смыться не меньше, чем мне. Мама сказала, что не возражает. У них с Джастином пошло на спад, и она считает, что это можно поправить, если они будут проводить как можно больше времени вдвоем. К тому же тебе через несколько месяцев будет восемнадцать, и ты сможешь жить где хочешь.

Я хватаю ее в охапку, не давая договорить, и она несколько секунд терпит, прежде чем высвободиться. Мы все еще не освоили искусство проявления сестринской нежности и делаем это немного неуклюже.

– Давай посмотри свою комнату. Она вон там.

Я хромаю в залитую солнцем комнату с огромным окном, выходящим на велодорожку за домом. Вдоль стен встроенные книжные полки, обнаженные балки потолка обрамляют восхитительный светильник с дюжиной лампочек разных форм и размеров. Мне нравится.

Эштон прислоняется к двери, улыбаясь мне.

– Начинаем обе с чистого листа, да?

Наконец у меня появляется ощущение, что это может быть правдой.

Воскресенье, 18 ноября, 10.45

На следующий день после освобождения Нейта я дала свое первое и последнее интервью СМИ. Я не собиралась это делать, но сам Мигель Пауэрс подкараулил меня возле дома, и, когда я впервые почувствовала полную силу его обаяния, изменившего ход нашего дела, устоять против него было невозможно.

– Бронвин Рохас! Наверняка это вы. – Он был в безукоризненном темно-синем костюме, в галстуке с замысловатым узором, золотые запонки сверкали на вытянутой руке, а на лице светилась теплая улыбка.