хотя и подозревал, что полностью обезопасить себя от чужих ушей не получится. Единственное настоящее уединение – под солнцем, на открытом воздухе.

Аристид был в новом одеянии из белого льна. Грубоватая ткань натирала кожу на шее, где виднелась свежая красная полоса. Заметив Фемистокла, Аристид подошел ближе и опустился на скамью на некотором удалении от него. Отсюда они видели агору с ее шумными толпами покупателей и уличных торговцев.

– Приветствую тебя, Аристид, – сухо произнес Фемистокл.

Прежде чем Аристид успел ответить, Ксантипп направился к тому месту, где они сидели, используя скамьи в качестве ступенек. Никакого оружия, кроме гнева, у него не было, но Фемистокл все равно почувствовал камень под коленями.

Отступить он не мог и не хотел и потому заговорил первым:

– Я вызвал вас обоих из изгнания. Потребовал срочного голосования и выиграл с помощью Кимона.

– Ты отнял у меня семь лет, – сказал Ксантипп хриплым голосом, но как только он произнес эти слова, гнев улетучился.

Прежнего, так хорошо запомнившегося Ксантиппу дерзкого высокомерия у Фемистокла заметно поубавилось. На лице появились новые морщины, плечи ссутулились.

Ксантипп смешался и нахмурился. Где тот смеющийся куриос, которого он знал раньше?

– Ты бы остался еще на три года, если бы я тебя не вызвал, – заметил Фемистокл. – Пусть между нами все будет честно. Ударь меня, если хочешь, но потом сядь и выслушай. Не стой и не пялься. У нас нет на это времени.

– С чего бы мне тебя бить? – со злорадным торжеством спросил Ксантипп. – Значит, за всем этим стоишь ты?

– Подойди и сядь, Ксантипп, – вмешался Аристид. – Давай послушаем, что он хочет сказать.

Ксантипп сжал кулаки, хотя Фемистокл был так широк в плечах, что сбить его с ног, наверное, было бы трудно. И уж точно не с одного удара. Он надеялся, что то же самое относится и к нему самому.

– Рад, что мы нашли тебя, – сказал Фемистокл.

Он никак не мог заставить себя сесть, пока Ксантипп стоял, тяжело дыша и с видом человека, который может в любой момент сорваться. Оба явно чувствовали себя неловко и не знали, что делать.

– Я послал за тобой людей, но твоя жена каким-то образом прослышала раньше. Должно быть, выехала еще до того, как собрание проголосовало…

– Не смей говорить о моей жене, – оборвал его Ксантипп.

Фемистокл кивнул, но садиться не стал и, хотя молчал, держался настороженно. Время шло, но никто не хотел уступать.

– Меня сюда не для этого вызвали! – рявкнул Аристид. – Вы оба! Садитесь.

Не то чтобы они подчинились, но призыв Аристида послужил каждому оправданием и несколько разрядил напряжение. Как бы они ни отстаивали свое воспаленное достоинство, когда их отчитали, как детей, и Ксантипп, и Фемистокл заняли места с одной стороны.

– Спасибо, – сказал Фемистокл.

Его прошиб пот, и он задумался, как бы повел себя сам, если бы оказался на месте Ксантиппа. Скорее всего, не лучшим образом.

– Сейчас приведу Кимона, – негромко добавил Фемистокл уверенным голосом и заметил, что Ксантипп нахмурился. – Как ты прощаешь меня, так и он может простить тебя – ради Афин.

– Я не сказал, что прощаю тебя, – ответил Ксантипп, хотя уже и без прежнего пыла. – Мы еще не рассчитались.

– Так всегда и бывает, – вздохнул Фемистокл и, подойдя к другой двери, постучал в нее костяшками пальцев.

Кимон вошел сразу же, будто стоял с другой стороны, прижав ухо к дереву. Ксантипп и Аристид поднялись. Кимон шел как леопард или воин в расцвете сил. Ему еще не было тридцати, но в его походке ощущалась пружинистость, говорившая о мускулах, силе и умении убивать. Вид у него был грозный, но лицо несло лишь маску холодной суровости.

Ксантипп увидел, что молодой афинянин вооружен, и коротко выдохнул. Он понял, в чем тут суть, или надеялся, что понял. Если бы он чувствовал себя в безопасности, если бы каждый из них чувствовал себя в безопасности, только когда остальные безоружны, мира быть не могло. Если же Кимон сможет стоять с мечом на поясе и держать его в ножнах, то, возможно, согласие достижимо. Тонко? Да. Фемистокл хорошо разбирался в людях. Ксантипп верил, что это все еще так. Если же Фемистокл ошибся и сын Мильтиада решил отомстить за отца, ему, Ксантиппу, живым отсюда не выйти.

– Аристид… Ксантипп… – поприветствовал мужчин Кимон, останавливаясь перед ними на нижней ступеньке.

В нем мало осталось от того парня, который стоял рядом с Мильтиадом на суде. Волосы коротко подстрижены, мальчишеские черты стерлись. Он излучал силу и волю.

– Кимон, – ответили они почти одновременно, и их голоса наложились один на другой.

Он опустил голову, хотя и не отвел взгляда от Ксантиппа.

– Фемистокл убедил меня, что вы оба ему нужны. Я принимаю его решение. Однако… – Он поднял указательный палец, как бы прерывая кого-то или собираясь перечислять некие пункты. – Ксантипп, ты был не прав, когда привлек моего отца к суду. Если признаешь это, я не буду с тобой враждовать. Ты можешь это сделать?

Ксантипп уставился на него, не зная, что сказать. Фемистокл прочистил горло и начал говорить, но Кимон остановил его жестом, резко подняв ладонь.

– Садись, парень, – сказал Аристид. – Он не был не прав.

– Я с тобой не ссорюсь, – огрызнулся уязвленный Кимон.

– И я с тобой тоже, – кивнул Аристид. – Это не меняет ни правды, ни прошлого. Фемистокл до срока отозвал нас из изгнания. Как я понял, мир вот-вот закончится. Вот почему я здесь и жду, когда он скажет мне, чего хочет. А ты? Кто ты такой?

– Я сын Мильтиада! – возразил Кимон.

– Ты был с нами на Марафоне? – спросил Аристид. – Мы были, мы трое. Мы сражались бок о бок с твоим отцом. Мильтиад умер от ран почти десять лет назад, так что будь осторожен, мальчик. Ты многое потерял. Как и я. Как и Ксантипп.

Кимон тяжело смотрел на него. Он представлял себе великую драму, как Ксантиппа заставят раскаяться, признать свою неправоту. Вместо этого человек, которого он уважал, сорвал его план, когда сцена приближалась к кульминации. Сбитый с толку, он снова повернулся к Ксантиппу, но напряжение момента ушло.

– Я не могу изменить прошлое, – сказал Ксантипп.

Заявление прозвучало слабо, поэтому он заставил себя заговорить снова. Если бы Кимон обнажил меч, возможно, они вступили бы в схватку, пока кого-нибудь не убьют.

– Я не ошибся, Кимон. – Он глубоко вздохнул. – Я выполнил свой долг – долг, который существует, потому что Афины важнее нас. Свобода важнее жизни и уж точно важнее наших трудов! Ты можешь это понять?