в этом году. Мы будем вместе или умрем поодиночке. Поймите это! Здесь нет отступления, нет места, где мы сможем уединиться, чтобы зализать наши раны. Этот персидский царь идет за нами. Он идет, чтобы жечь, насиловать и убивать. Он идет, чтобы сделать всех греков рабами. Говорю вам, здесь негде спрятаться.

Он перевел дух.

– Мы направим наш флот туда, где он сможет использовать весла, тараны и силу оружия. Подобно копью, брошенному, чтобы убить бегущего человека, мы отправим их на дно морское. И в конце концов все будет зависеть от экипажей. Вы знаете это лучше меня. Когда начнется сражение, ваши корабли будут предоставлены самим себе; они будут охотиться, как ястребы и леопарды. Протаранив одного врага, вы отступите быстрее и аккуратнее, чем те, у кого гребцы-рабы. Вы захватите их суда и окрасите красным их палубы, а потом сожжете их и двинетесь дальше! Будет ли тогда важно, кто привел вас на битву – спартанец или афинянин? Вы все равно будете знать, что я за всем смотрю!

Теперь получилось лучше. Он снова потянул за палец, боль усилилась, пока сустав не встал на место, и облегчение нахлынуло волной. Больно будет еще несколько дней, но это было нужно. Еще так много предстоит сделать. Персы все-таки двинулись. Они больше не пытались скрывать свое присутствие во Фракии и Македонии, где были созданы и охранялись огромные продовольственные склады. Более того, имперский флот вышел под парусами и на веслах. Каждый день поступали новые сообщения, и внезапно, после стольких лет, времени стало не хватать.

– Я призываю ко внеочередному голосованию. Как и подобает во время войны. Я не могу сделать это в одиночку. Мне нужны опытные вожди, опытные стратеги. Мне нужен Аристид…

Шум толпы в одно мгновение утроился, и Кимон бросил резкий взгляд в его сторону. Фемистокл выдержал этот взгляд, не отступил, хотя сын Мильтиада стоял так, словно его огрели дубиной, явно ошеломленный.

– И мне нужен Ксантипп! – взревел Фемистокл. – Я созываю внеочередное голосование – отменить изгнание, чтобы вернуть их домой.

Он видел, что Кимон идет к нему, и не отстранился, когда молодой человек взял его за руку. От него несло вином, но он не шатался и не моргал, стараясь справиться с какими-то сильными эмоциями. Это говорило в пользу сына Мильтиада.

– Они действительно нужны тебе? – спросил Кимон.

– Да. В мирное время я бы преспокойно обошелся без обоих. Ты представляешь, чего мне будет стоить их возвращение домой? Какой это удар по моей гордости? Но ради спасения Афин! Когда грядет война! Они сражались вместе с твоим отцом при Марафоне. По сравнению с этим моя гордость – просто тряпка. Мой город куда важнее.

Кимон кивнул и даже, тронутый этими словами, хлопнул его по плечу. Жест небрежного превосходства, но Фемистокл не попытался уклониться. Молодой человек снова удивил его.

Шум толпы усиливался, напряжение могло разрядиться дракой. Скифские стражники переминались поблизости, всем своим видом напоминая горячим головам о своем присутствии.

– Аристид и Ксантипп, – тихо сказал Кимон. – Они могут и не прийти. Если поверят, что ты стоял за их изгнанием.

Фемистокл горько улыбнулся. Он противился этой идее, но то, что относилось к ним, относилось и к нему.

– Насколько я знаю Аристида, он будет разбираться в каждом шорохе воспоминаний, пока не получит результат, удовлетворяющий по крайней мере его самого. Тем не менее они афиняне, Кимон, и Афины находятся под угрозой. Остальное не важно. Ни закон, ни моя гордость и уж точно ни их. Они вернутся. Должны – потому что нужны нам. А теперь помоги мне выиграть это голосование.

Глава 31

Солнце в долине палило нещадно. За месяцы тяжелого труда кожа людей прокалилась настолько, что напоминала темно-коричневое полированное дерево, особенно когда блестела от пота. У многих еще оставались шелушащиеся участки на голых плечах, с которых она снималась простынями. Они научились не обдирать ее, потому что более бледная под ней быстро покрывалась волдырями. Они работали, ели и спали, обернув вокруг пояса кусок ткани или натянув старый, грязный хитон. Они терпели, как солдаты, поднимали вертикально столбы и вбивали их в землю, пили воду, а затем обливались потом, а когда приносили еду, собирались под раскидистым платаном, чтобы пообедать. Жизнь была простая, и Ксантипп думал, что в ней, может быть, есть что-то благородное. Срубить дуб, распилить его на столбы, а затем утопить эти столбы по всему периметру огромного загона для скота – разве не почетная работа? Понаблюдав за распорядителем Пелием, когда тот объяснял задачу другому, Ксантипп присоединился к рабочей группе всего за две драхмы в день.

Пелий поначалу относился к нему настороженно, видя покрытые шрамами руки и привычки солдата. Однако Ксантипп работал так же усердно, как и любой из них, зарабатывая волдыри и занозы, а потом, долгими летними днями, и мозоли. Он погрузился в работу, оставаясь почти безмолвным с другими мужчинами. Ему не были нужны компаньоны или друзья. Другие, казалось, чувствовали в нем это и старались не досаждать. Один глупец, попытавшийся забрать у него миску с тушеным мясом, застыл, когда из ниоткуда появился и уткнулся в теплую плоть его паха нож гоплита. Бедолага с величайшей осторожностью вернул миску туда, откуда взял ее, хотя Ксантипп не сказал ни слова и даже не поднялся с места.

Жить собственным трудом – в этом была определенная гордость. Денег он зарабатывал немного. Они вполне могли поместиться в его поцарапанной, потрескавшейся мозолистой ладони, но они полностью принадлежали ему. Он мог бы попросить Агаристу ежемесячно присылать средства из семейных поместий, но предпочел не быть просителем. Есть вещи более ценные, чем серебро, и его гордость была одной из них. Как бы низко он ни пал, он не был ничьим рабом, которого нужно кормить и держать в тепле, как собаку.

В изгнании Ксантипп похудел и набрался сил. В первые два года он писал письма почти постоянно и долго пытался продолжать ту, прежнюю жизнь. Как мужчине провести десять лет вдали от дома? Вдали от семьи, своего города и всего, что он любит? К моменту возвращения в Афины ему исполнится пятьдесят – срок слишком долгий, чтобы просто переждать. Ксантипп решил, что нужно работать, поддерживать себя в форме и занимать чем-то свободные часы. На человеке без цели время виснет тяжким грузом. Раньше он не понимал, каким наказанием может быть избыток времени.

Агариста привезла детей всего один раз, через несколько месяцев после его отъезда. Поездка