Канта вернулась поздно вечером. Я ждал ее на скамейке, перед нашим общежитием с фанерными стенами. Сегодня я решил с ней откровенно поговорить о нас. Канта шла по тропинке одна, в сумерках, раздираемых криками диких зверей, готовящихся к ночлегу. Ее стройный силуэт в темно-синем легком платье, подпоясанном широким белым ремнем, почти сливался с наступающей ночью. Когда Канта растворялась полностью, я следил за белым ремнем, боясь потерять его из вида. Она заметила меня и прибавила шаг. Я поднялся навстречу.

— Нам надо поговорить, — сказал я, когда Канта подошла.

— Да, нам надо поговорить, — повторила она за мной, и мы поднялись в нашу комнату.

Только здесь я заметил слезы в ее глазах. Канта готова была разрыдаться.

— Что случилось? — спросил я, а внутри все обожгло ненавистью к Дэниелу. — Он обидел тебя? Он… прикасался к тебе?

— Нет, что ты! — Канта улыбнулась, и слезы сорвались из глаз вниз по щекам. — Какой же ты все-таки глупый, — она провела рукой по моим волосам и прижалась к груди. — Дело совсем не в этом.

— Тогда в чем?

Она подняла глаза, снова наполнившиеся слезами:

— Я ухожу.

Лампа с зеленым абажуром поплыла влево и резко вверх. В грудь будто вонзился раскаленный клинок. Страх обдал панической волной, и по телу пробежала мелкая дрожь. Меня затошнило, к горлу подкатил ком, как это не раз бывало в военных командировках, когда бывало очень страшно.

— Прости, что я предаю тебя, — плакала Канта. — Но так будет лучше для нас двоих. Мы не можем больше быть вместе. Я ухожу жить в четвертый сектор, потому что иначе тебя выгонят из Санвилля. Я не смогу уехать отсюда с тобой. Я совсем запуталась и не знаю, что мне делать.

Я молча слушал ее, не в силах что-нибудь сказать. Случилось то, чего я больше всего боялся. Я потерял Канту.

— Понимаешь, они считают, что ты приехал сюда только ради меня и у тебя нет истинных мотивов для жизни в Санвилле, — продолжала Канта. — Дэниел сказал, что тебе нужно побыть одному, без меня, чтобы лучше разобраться в себе. Или ты станешь полноценным членом общины и будешь активно участвовать в ее жизни или покинешь Санвилль. Скоро у тебя заканчивается испытательный срок, и община может отказать тебе в членстве. Тогда мы никогда больше не сможем быть вместе. Вернуться обратно в тот мир выше моих сил. Прости меня. Мне здесь хорошо и спокойно, понимаешь?

— В монастыре было бы еще спокойнее, — речь вернулась ко мне. — Ты действительно думаешь, что они меня здесь оставят, если ты уйдешь от меня?

— Так сказал Дэниел. Это только на время, если ты справишься.

— И ты веришь ему?

— Пока что у меня не было поводов сомневаться в его честности. Здесь все просто и прозрачно, все на виду. Никто никого не обманывает. Но для того, чтобы остаться, тебе самому надо сделать выбор.

Честно говоря, все обстоит именно так, как сказал Дэниел. Ради Канты я искренне пытался проникнуться идеями Нового общества, но не смог. И уж точно, никогда бы здесь не оказался, если бы не Канта. «Идейных» здесь видно сразу. Я не из их числа, это правда.

— И ты сможешь без меня, если я уеду обратно в Москву? — спросил я.

— Не знаю, не мучай меня! — Канта разрыдалась. — Я совсем запуталась, — снова повторила она.

— Когда ты уйдешь? — спросил я.

— Прямо сейчас, — ответила она. — Вот ключ, мне дали комнату недалеко от Полозова.

Говорить больше было не о чем. Я молча помог ей собраться. Мы идем почти на ощупь по узкой, темной тропе в четвертый сектор, где живут привилегированные члены общины. Санвилль спит. После десяти вечера свет отключают из экономии, и остается только присоединиться к спящей природе. Дикий лес молчит, лишь самцы древесных жаб пытаются привлечь самок звуками, напоминающими блеяние овец:

— Ме-е-е-еко! Ме-е-е-ко! Ме-е-е-еко!

Крупные звезды отливают в индийском небе синим светом. Мне вспомнился разговор у Полозова об адских и райских планетах. Задрав голову, я всматриваюсь в космос, пытаясь определить, какие из планет могли бы быть по-настоящему райскими.

Канте дали двухкомнатные апартаменты с небольшой кухней в соломенно-глиняном доме. Снаружи он покрыт штукатуркой, выкрашен в желтый цвет и выглядит как каменный От прежних жильцов остались висеть на стенах самодельные календари, какие-то рисунки и изречения Великой Шанти на транспарантах. Судя по календарям, здесь уже год никто не живет. О судьбе прежних хозяев Канте ничего не известно. Я сложил ее вещи в угол и попрощался.

— Придумай что-нибудь, — сказала она мне вслед, когда я закрывал дверь. — Я люблю тебя…

* * *

Иногда во сне ты не знаешь, что спишь. Кошмар бывает настолько реален, будто все происходит на самом деле. Ты щипаешь себя, чтобы проснуться, и не можешь. И тогда убеждаешься, что сон — это явь. А когда все-таки тебе удается вернуться в этот мир, проснувшись, радуешься, что настоящая жизнь — здесь. А там был мир снов… В этом бывает очень сложно разобраться. Потому что сон — это другая реальность, раз в нем можно ощущать свое тело так же, как в этом мире. Никто не может гарантировать, что все, что с нами сейчас происходит, происходит на самом деле, и нет еще какой-нибудь потайной дверцы в лабиринтах нашего сознания. Отличие сна от реальности только в том, что сны бывают хаотичны или, наоборот, повторяются. А реальность — как сериал, где никогда не знаешь, чем закончится очередная серия.

Мне снится Ольга. Они улыбаются мне с Ольгой Ивановной и предлагают чаю. На Ольге — вязаные носки и пуховый платок. Она выглядит очень трогательно. Я отказываюсь от чая, и Ольга уходит в комнату прошлого. А потом — взрыв, фрагменты тел, я лечу в пропасть. Ищу кольцо парашюта и не нахожу. Земля совсем близко. Вдруг понимаю, что кольцо в руке. Рву его от себя, но купол не раскрывается. В «соты» попал снег, стропы замерзли, и чехол не может сойти с купола, бьется надо мной длинной кишкой. Отцепочных замков на этом типе парашюта нет, а резать лямки ножом не успеваю. Земля, раскачиваясь, несется навстречу. Чехол над головой крутится пропеллером — «запаску» бросать бесполезно, она обязательно намотается на нераскрывшийся купол. Но надо пробовать. Других вариантов нет. На высотометре пятьсот метров. Четыреста. Почему-то совсем не страшно. Наверное, из-за времени. Когда его нет — страха тоже нет. Ведь на страх нужно время. Планета совсем близко, до нее секунд восемь. Хватаю кольцо запаски. Но тут упругий встречный поток с треском разрывает чехол, и из него вываливается купол основного парашюта. В глазах темнеет от спасительного удара раскрывшегося, но еще не до конца наполнившегося купола. Четыре секунды. Прижимаю к животу купол запаски, чтобы не запуталась в основном. Ее ранец все-таки успел раскрыть прибор. Две секунды, купол почти наполнился. Удар. Падение смягчил огромный сугроб на краю аэродрома.

Это был двадцатый прыжок. Мне было семнадцать.

— Я пришла за тобой, — говорит Черная Пантера и кладет лапу мне на грудь так, что стало трудно дышать.