«Моя. До тех пор пока я не знаю, что она с кем-то, она моя».

Двойник, который всегда спорит со мной, презрительно исчез. Стук в ушах немного стих, я сделал осторожный шаг в сторону окна.

Канта что-то рисует. Она сидит полубоком ко мне, так что видны ее спина в белой футболке и левая половина лица. Волосы забраны в хвост, открывая идеальные ушные раковины. Иногда она привстает со стула, чтобы взять карандаш, резинку или точилку. В комнате довольно светло от свечей, стоящих в подсвечниках на подоконнике и столе. Больше всего на свете мне сейчас хочется рвануть дверь, прижать к себе Канту и никогда не отпускать. В порыве делаю шаг в сторону двери, но тут же останавливаю себя. Люк, наверное, уже ждет в пятом секторе.

Канта взяла в руку альбомный лист, на котором что-то рисовала, стряхнула его и подняла перед собой на вытянутой руке, разглядывая рисунок. Это был мой портрет, выполненный карандашом. С белого листа я улыбался Канте.

Подкативший к горлу ком стал душить. «Сделай что-нибудь. Я люблю тебя», — вспомнились слова Канты, когда мы разговаривали крайний раз.

Канта словно почувствовала что-то и повернула голову к окну. Я бросился прочь, не разбирая дороги. Она любит меня! Она ждет! Но что я должен сделать для нее? Смириться и растворить свою личность в потоке «магического» лотоса? Найти для нее на Земле место лучше Санвилля? Главное — она все еще любит меня, и я должен за нее бороться!

Люк уже дожидался меня в условленном месте. Он успел заглянуть в тайник и забрать оттуда все, что мы там прятали. Меня стали одолевать смешанные чувства. Канта ждет от меня каких-то конкретных, решительных действий, а вместо этого я собираюсь проникнуть в Страшный дом практически из любопытства, ставя под угрозу наши с ней отношения. Но отступать поздно. Я втянул в эту историю Люка, который рискует даже больше меня. Если его выдворят, он может угодить в тюрьму за свои проделки во Франции. Кроме того, я все равно пока не знаю, как вернуть Канту.

Оранжевый забор в темноте выглядит черным. Мы подобрались к тому месту, где я видел старуху, похожую на привидение.

— Я хочу, чтобы ты знал, что мы можем не ходить туда, если ты передумал, — шепчу Люку.

— Вот еще! — глаза Люка горят в темноте, в них отражается взошедшая луна.

Мы решили не лезть через высокий забор, а сделать лаз, отогнув пару досок. Доски подались, на удивление легко и бесшумно, едва только Люк надавил на них палкой, как рычагом. Видно, что дерево давно сгнило, и лишь оптимистичный оранжевый цвет скрывал возраст и трухлявость забора. Очутившись во дворе, мы на корточках двинулись в сторону белеющего двухэтажного здания через сад. Это и есть Страшный дом, которого боятся все санвилльцы. Даже в темноте заметно, что территория ухожена. Ровные дорожки вымощены плиткой из ракушечника, а кусты роз аккуратно пострижены. Справа от дома виднеется пустая беседка. Люк дергает меня за рукав:

— Мы не учли отключение света. Если здесь кто-то и живет, то наверняка спит. Даже в окнах ничего не разглядим, — шепчет он. В тот же момент на первом этаже зажегся свет. Значит, для девятого сектора делается исключение и здесь община на электричестве не экономит. Люк только округлил глаза в темноте. За горящим окном слышится шарканье чьих-то ног, легкий стук хлопающих шкафных дверец и выдвигающихся полок. Мы подобрались вплотную к окну, стараясь не попадать в лучи света.

— Том, я опять не могу найти свои лекарства, — раздался едва различимый, слабый голос из комнаты, и я узнал старуху. «Хлоя…» — шептала она, глядя на меня.

— Как всегда, мадам, в верхнем ящике комода, — мужской голос, без сомнения, принадлежит кришнаиту.

— Зачем вы их постоянно убираете? Ведь я просила держать лекарства на виду, — сказала женщина.

— Я отправляюсь к себе, мадам. Если что-то понадобится, позвоните. Утром придет Глен. Спокойной ночи, — оставив без внимания упрек по поводу лекарств, — сказал кришнаит. Хлопнула дверь с торца дома. Шаги стали удаляться в сторону забора, скрипнула калитка, звякнули ключи. Видимо, кришнаит живет рядом, но не в особняке. Мы тихо, не дыша, подошли к окну и заглянули, но в комнате никого не оказалось. Шагов тоже не слышно, на какое-то время наступила полная тишина, если не считать стрекота цикад, как вдруг за нашими спинами мелькнула белая фигура. Мы с Люком разом обернулись и едва не закричали от ужаса. Прямо перед нами стоит та самая старуха. В темноте она еще больше напоминает привидение. Развевающиеся седые волосы закрывают плечи и спину, падая на длинное белое платье, похожее на ночную сорочку. Неестественно белое лицо ее изрезано глубокими морщинами, но глаза кажутся молодыми, словно под страшной маской живет совершенно другой человек.

— Когда-то это должно было произойти, — тихо сказала старуха. — У меня не было гостей двадцать лет.

— Кто вы? — только и смог выдавить я, в ужасе вжимаясь в стену.

— Меня зовут Шанти, — прошептала старуха.

* * *

— Вы можете не переживать. До утра никто не придет, — сказала Богиня Шанти, проводив нас в одну из комнат на первом этаже. На удивление легкой походкой, слово паря над полом, она подошла к окну и зашторила тяжелые оливковые шторы.

Мы с Люком рассчитывали увидеть в Страшном доме кого угодно: умалишенных узников, старых хиппи, но только не живую богиню Шанти, памяти которой несколько десятилетий поклоняется Санвилль. Богиню земного «Рая», заменившую санвилльцам всех богов Большого мира. Никаких сомнений быть не может: перед нами Великая Мать Шанти, рукотворный образ которой мы много раз видели в Санвилле, хотя и сильно постаревшая. Единственная, плохо различимая фотография Шанти хранится в позолоченной рамке в Серебряном Эллипсе, рядом со статуей, над которой больше десяти лет трудится Ратха. Хлоя говорила, что других прижизненных фотографий богини не сохранилось. Якобы та из скромности не любила фотографироваться. Нечеткие очертания старой черно-белой фотографии, ставшей поистине бесценной для Санвилля, добавляли личности Шанти еще больше тайны. Надо отдать Ратхе должное, ей довольно точно удалось передать образ Матери.

Провалившись в массивные низкие кресла, не решаемся с Люком произнести ни звука. Краем глаза успеваю отметить обстановку в комнате, обставленной в стиле барокко: массивная и в то же время изящная мебель, сложно переплетенные орнаменты на стенах, большое количество золота, серебра и меди в отделке. Также использованы мрамор и кость, дорогие породы дерева. Все это величие и пышность никак не вяжутся с аскезой и скромностью, культивируемыми в Санвилле.

— Понимаю, вы удивлены. Не каждому удается встретиться с богиней из плоти и крови. — Шанти улыбнулась, и ее живые глаза, спрятанные под маской старости, заблестели.

— Но как? Почему? — только и смог вымолвить Люк.

— Раз вы оказались здесь, значит, пришло время хоть кому-то рассказать правду, — начала Шанти свой рассказ.

— В прошлой жизни меня звали Амели. Мне было двадцать пять, когда с компанией единомышленников мы приехали в это райское место. Было самое начало шестидесятых. Поверьте мне, лучшего десятилетия нашей планеты! Тогда нас называли хиппи. Мы хотели отличаться от всех остальных. Слушали «свою» музыку, носили «свою» одежду, которая отличала бы нас от поколения наших предков. Протест — вот что нами двигало. Протест во всем. В конце концов нам перестало хватать таких отличий. Мы захотели изменить мир, в котором родились. Переделать его. Искоренить жестокость и несправедливость. Знаете, когда тебе двадцать пять, все кажется возможным. Вначале мы выступали против вьетнамской войны, за свободную любовь и мир во всем мире. Идея альтернативных поселений уже блуждала по миру и будоражила умы. В то время это было модным. Но нам хотелось большего. Сделать мир добрее — что может быть проще? Идея Рая на Земле не казалась такой уж наивной. «Если есть Ад, например, во Вьетнаме, — рассуждали мы, — то должен быть и Рай». Мы выбрали место, наиболее соответствующее нашим представлениям о земном Рае, приехали сюда, разбили палатки и назвали свой лагерь Санвилль — город Солнца. Ведь мы считали себя детьми Солнца. Нашу идею поддержало правительство Индии, и нам разрешили остаться. Тогда это место было голой бесплодной пустошью. В первую очередь мы начали сажать зеленые растения. Мы выкапывали вместе с местными жителями ямки, учили тамильский язык. Привезенные с собой деньги быстро закончились, и мы раздавали часы, украшения и другие безделушки, привезенные с Запада, лишь бы местные жители продолжали с нами работать. Так появились первые сооружения. Мы жили в хижинах из тростника, иногда спали просто на земле, но были абсолютно счастливы. Мы верили в свою идею. Постепенно, под воздействием индуистской философии, трактатов известных мыслителей, наша затея сформировалась в собственное учение. Мы назвали это учением Санвилля, не подозревая, что породили новую догму. При этом все религии мы отвергали — слишком много крови из-за них было пролито в мире.