— Что-то вроде… — отозвался Первый. — Сигнал слабый… Спутник скоро скроется за горизонтом… Дает только относительные размеры и скорость передвижения… Немного быстрее пешехода…

— Темный Лесоруб! — выпалил Птицелов.

Комов воззрился на него с изумлением.

— Что еще за… — проговорил он.

— Кажется, я понял, Геннадий, — встрял лже-Таан. — Это было в его ментограмме… Эпизод «Норушкин карьер».

— Вспомнил, — отозвался Первый. — Предположительно антропоморфный автомат Странников.

— Он самый, — подтвердил Раулингсон.

— Очень интересно! — оживился Комов.

Будет вам щас интересно, мысленно позлорадствовал младший агент. Отняли у меня пукалку, а своей у вас нету. Пукалки у вашего придурошного Левы остались и у Васку-Эспады… А где ваши Лева и Эспада, ау-у!..

Но охота злорадствовать у Птицелова пропала сразу, как только путь им преградила, отсвечивая вороненым туловом, Смерть-с-Топором.

— Ого! — сказал Комов. — Здоровенная дурында…

Раулингсон выхватил портативную кинокамеру, припал к видеоискателю. Лесоруб бесшумным скользящим движением приблизился к ним на расстояние шага. Своего шага. Навис над людьми. Взметнулся топор. Крак! — вонзился он в скальный останец, как раз в том месте, где мгновение назад стоял Комов.

— Черт, — прорычал Первый. — Не люблю агрессивных автоматов…

Лесоруб вытащил топор из скалы, развернулся на месте и едва не сшиб подвернувшегося под ноги Птицелова.

— Держись от него подальше! — крикнул младшему агенту грязевик.

Птицелов и рад бы, но в узком урочище не особенно разбежишься. Если только обратно в штрек?

— Давай туда! — приказал проницательный Комов.

В это время Лесоруб тщетно пытался достать топором Раулингсона, который кузнечиком скакал со своей камерой. Летели искры, каменная крошка стояла облаком, столбообразные скалы падали, как подрубленные деревья. При этом на лезвии чудо-топора — ни царапины.

Младший агент не стал испытывать судьбу, кинулся обратно к штреку. Но не сделал и нескольких шагов.

Сначала его обдало волной знакомых запахов — псины, тлена и чего-то неуловимо технического. Потом прямо на опешившего Птицелова выскочили упыри-киноиды. Самая жуткая и клыкастая их разновидность. Младший агент едва успел отпрянуть в сторону. При этом он споткнулся и опрокинулся на спину. Киноиды перемахивали через него и сразу кидались в бой. Страха эти чудовища не ведали. Они вцеплялись Лесорубу в тонкие лодыжки, вспрыгивали на грудь, старались добраться до горла. Однако даже сабельные их клыки не могли причинить «антропоморфному автомату» сколько-нибудь существенного вреда. А вот он упырям-киноидам — мог. К каменной крошке примешались кровавые ошметки. Птицелов не успел еще подняться, когда к его ногам подкатилась отрубленная голова саблезубого упыря.

Бой был неравным, но звери не сдавались. Как ни странно, им удалось все-таки уязвить Темного Лесоруба. Из основания его шеи вылезла гофрированная трубка, из которой струился то ли газ, то ли пар. Безглазая голова поворачивалась теперь рывками, но на боеспособность автомата Странников это не повлияло. Главное, что удалось сделать киноидам, — отвлечь Лесоруба от людей.

Комов спокойно стоял в сторонке, наблюдая за титанической битвой. А Раулингсон тщательно фиксировал ее на пленку. Спокойствие грязевиков подействовало на Птицелова, как ушат ледяной воды. Он понял, что антропоморфный автомат Странников вовсе не противостоит грязевикам: они на одной стороне, а он, южный выродок Птицелов, сын Сома, и отважные упыри — на другой. И так будет всегда!

Зарычав, почти как упырь, Птицелов схватил первую попавшуюся каменюку, пока не зная, в кого ее метнуть: в Лесоруба или в ближайшего грязевика.

— Стояли звери около двери, — пробормотал у него за спиной до отвращения знакомый голос. — А ну-ка, оборванец, замри!

Птицелов невольно подчинился. В плечо ему уткнулись острые мальчишечьи локти. Юный грязевик выставил из-за уха младшего агента длинный ствол диковинного оружия, которое Эспада-Саад называл «скорчером».

— Шелохнешься, — прошептал Лева в Птицеловово ухо, — башку отстрелю… Зажмурься!

Птицелов снова подчинился. Он чувствовал, что этому длинноволосому пацану нельзя не подчиниться. Это не Раулингсон и не Эспада — убьет не задумываясь. Недаром Комов прочит его в Островную Империю!

— Вот и умница, — проговорил Лева и нажал на гашетку.

Скорчер выплюнул красно-лиловую молнию, и окрестности огласил короткий, но яростный гром. Птицелова будто кувалдой по голове огрели, лишь с огромным трудом удержался он на ногах. Волосы на его голове встали дыбом, а в глазах еще долго плясали лиловые силуэты.

Вороненый корпус Лесоруба лопнул, тонкие ноги подломились. Вращаясь, словно пропеллер, отлетел далеко в сторону топор, а голова свечою вонзилась в зенит.

…Придя в себя, Птицелов с удивлением осознал, что не оглох и не ослеп. Что кто-то заботливо усадил его на рюкзак и сунул в руку флягу. И что народу в урочище прибавилось: возле обломков поверженного Темного Лесоруба топчутся Диего Эспада и Марта Крайски, а Раулингсон показывает им какой-то полый цилиндр с асимметрично расположенными отверстиями, из которых торчат иголки ослепительно-голубого света. Очень знакомая штуковина, где-то он, Птицелов, ее уже видел… А еще он услышал, как Комов отчитывает Леву за самоуправство. Тот стоит, набычившись, занавесив лицо черными немытыми патлами; к его ногам жмутся уцелевшие в схватке с автоматом Странников упыри, и чуть в отдалении с обиженной мордой восседает на собственном хвосте киноид Щекн — достойный отпрыск главы клана Итрчей.

Ревнует, подумал Птицелов, прикладываясь к фляге.

Краснуха обожгла ему глотку, но мигом примирила с действительностью.

— Рано или поздно вы должны были прийти ко мне, — пропищала птаха-слепыш, поудобнее устраиваясь на плече Колдуна.

В тесной карстовой пещере было темно. Масляная лампада, подвешенная на вбитый в ракушечник крюк, освещала разве что самое себя. Но, как ни странно, Птицелов отчетливо видел хозяина, будто бы озаренного каким-то внутренним светом.

Колдун сидел, подогнув под себя ноги, на тростниковой циновке. Короткие руки его покоились на животе. Змеиные глаза строго смотрели на собеседника. Комов расположился напротив в точно такой же позе, но при этом чувствовал он себя совершенно непринужденно, словно беседовал не с существом из иного Мира, а с Эспадой или, скажем, Раулингсоном. Птицелову оставалось только позавидовать безмятежности господина Первого. Сам он чувствовал себя как на угольях. Больше всего ему хотелось встать и убежать. Отыскать Лию, которая бродила где-то, несмотря на быстро сгущающиеся сумерки. Где она, Птицелов спросить у хозяина пещеры почему-то не решался. Словно запрещало что-то.

Да и не интересен он Колдуну. А уйти нельзя, Птицелов остро почувствовал это. Ведь сейчас будет сказано что-то важное. Может быть, самое важное из того, что ему довелось услышать за этот насыщенный событиями год.