Грязевики отдыхали. Они ждали появления с небес фантастического транспорта, как ждет трамвая иной горожанин. Рабочий день закончился, премия — в одном кармане, в другом — бутылка краснухи, ай да я, в общем… только устал сильно. Где же этот трамвай? Чего так долго?..

Птицелов тоже спрятался от ветра за останцем. Уселся на свернутый спальник, вытянул ноги. Ему так хотелось курить, но… не просить же сигарету у грязевика!

То, что осталось от Темного Лесоруба, грязевики разложили на двух плащах и на пожелтевшей газете «Слово Отцов». Птицелов старался не глядеть на останки человекоподобной машины иномирян, однако помимо воли его взгляд то и дело останавливался на оплавленных обломках. Спинной кожух, похожий на жесткие крыльца жука, местами отошел, под ним поблескивали стеклянистые трубки да пузырьки. Грязевики очистят гарь, разложат пузырьки по пробиркам, а через год-другой научатся выращивать таких же страшилищ. И разбредутся они по Миру, словно тараканы по кухне, — не переловить, не вывести. Но это будет, как говорится, уже другая история.

Птицелов прощался с Миром.

Прощался с меловыми утесами, окруженными пылевой взвесью. С ветром пустошей Приграничья и небесным светом. С сухим ковылем и даже с камнями, покрытыми разноцветными лишайниками.

Молча прощался, без лишних эмоций. Улыбаясь и посасывая травинку.

…Потом грязевики посмотрели вверх, и Птицелов посмотрел вверх. Вроде все было как прежде — тучи неслись с юга на север, сверкал в прорехах Мировой Свет. Но грязевики что-то учуяли, и Птицелов, как ни странно, тоже что-то учуял. Васку перестал вышагивать, сорвал с головы кепи, и ветер тут же взлохматил его волосы.

— Ребята, кажется, за нами опять самосвал прислали, — сказал он, углядев что-то в небе. — Ну что тут поделаешь!..

Птицелов встал. Ноги сейчас же заныли, требуя, чтоб отдых продолжился. Но он не мог усидеть на месте. Ему стало страшно и одновременно — жутко любопытно. Доставшиеся от предков инстинкты требовали, чтобы он бежал отсюда как можно скорее и по возможности подальше — за Голубую Змею, в южные джунгли или тундру чучуни. Но он оставался агентом Отдела «М», а любой агент — исключая разве что Васку Саада — голову бы положил, лишь бы увидеть корабль иномирян вблизи.

Лишь бы пощупать «железной птице» перышки…

Малва-Марта выудила из кармана плаща косметичку. Открыла плоскую крышку, деликатно подцепив ее ноготками, и принялась прихорашиваться. Комов вышел из сонного оцепенения. Кряхтя, поднялся, поглядел на фрагменты Лесоруба так, словно в первый раз увидел. А Раулингсон подошел к Птицелову и положил руку ему на плечо.

— Не горюй, друг мой, — сказал бывший штаб-врач. — Придет время, и ты обязательно вернешься… Сюда…

Птицелов поглядел Таану в глаза. Чутье на ложь не всегда срабатывало, когда дело касалось грязевиков. Но если срабатывало, то уж срабатывало…

Тень пала с небес, подобно атакующему мезокрылу. Тень двигалась столь стремительно, что Птицелов почти сразу же потерял ее из виду.

Ни надсадного рева двигателей, ни шума винтов, а тень — все ниже и ниже. Только тонко свистит ветер, рассекаемый короткими крыльями.

Васку и стажер принялись колдовать над останками Лесоруба. Они что-то перекладывали, что-то накрывали оставшимися плащами. Ветер крепчал, поэтому им приходилось кричать, подкрепляя слова жестами.

В то же время массаракш-корабль грязевиков снизил скорость, заложил вираж над утесами, а затем завис над поляной. Птицелов вспомнил, о чем ему рассказывал капрал Boxy: может, корабль грязевиков и действительно походил на яйцо высотою с башню ПБЗ. Может быть. Может, Таана-Раулингсона действительно сумели вылечить, хотя обломки ребер грязевика тогда торчали наружу, и сквозь дыру в груди виднелись наполненные кровью легкие. Тоже может быть…

Малва отвернулась к останцу, натянула капюшон и прикрылась им. Малве не хотелось, чтоб пыльная круговерть подпортила свежий макияж. Устройство, которое Комов держал у лица, для радиостанции было слишком маленьким, тем не менее главный грязевик об этом не догадывался и громко говорил в него. От этого нечеловеческого языка Птицелова уже начало тошнить.

Массаракш-корабль повис над поляной. Его корпус то раздувался, то сжимался — создавалось впечатление, будто «железная птица» дышит. На плоскостях коротких крыльев мигали позиционные огни.

Раулингсон продолжал сжимать Птицелову плечо. Короткие волосатые пальцы стискивали руку куда сильнее, чем просто для того, чтобы поддержать и ободрить. Что ж. Если грязевики способны зарастить развороченную пулеметной очередью грудь…

Из округлого брюха корабля выдвинулись две пары когтистых лап. Толчок! И до небес взметнулась меловая пыль, застыл, мгновенно покрываясь льдом, ковыль. Комов, Васку и стажер прикрыли лица руками…

Птицелов ударил доктора Таана — друга, обогревшего когда-то мутанта без рода и племени. Ударил Раулингсона — грязевика, лазутчика, отъявленного вруна. Коротко, без замаха. Кулаком — в сердце. Во имя истины! Врачи иномирян наверняка смогут оживить своего агента еще раз…

Раулингсон выпучил глаза. Лицо грязевика стало белым, словно склоны меловых утесов, окружающие поляну. В голубых глазах застыла боль, одинокая слеза скатилась по гладко выбритой щеке.

…Птицелов метнулся вперед. Запрыгнул на останец, оттолкнулся от мягкого известняка одновременно руками и ногами. Выпущенная вслед пуля выбила из меловой глыбы фонтан пыли.

Но он уже мчался к утесам. Быстро, как ветер. Еще быстрее — как Луч света.

Над ухом фыркнуло, щелкнуло по барабанной перепонке. И только потом за спиною прогремел второй выстрел.

Птицелов не останавливался. Он знал, что в него стреляет Эспада: из армейского карабина «варинару», одиночными. Даже не по ногам — господин «старший агент» не умел промахиваться, а в «молоко», для острастки.

Но Птицелов не внял предупреждению и побежал еще быстрее. Ветер пустошей стал верным союзником, ветер подталкивал беглеца в спину. Были бы крылья, Птицелов взлетел бы над утесами.

Бежать, бежать, бежать! Не оглядываясь. Иного не оставалось! Прочь от темного живого корабля. Прочь от навязанного выбора. Прочь от судьбы иномирянина.

Я вам не Тусэй, господа насяльники, меня так просто не увезешь!

У Птицелова не было глаз на затылке, как у некоторых мутантов, но он как будто воочию видел Эспаду. Грязевик стоял на останце — высокий, тощий. Он прижимал приклад к плечу и держал Птицелова на мушке. Поглаживал пальцем спусковой крючок. Бормотал ругательства на родном языке, дергал острым носом. А потом ни с того ни с сего бросил карабин в одну сторону, плащ — в другую, спрыгнул с останца и, не обращая внимания на удивленные крики остальных грязевиков, припустил за Птицеловом.

Проворный, легкий. Злой, как бешеный упырь! И в портупее у него — «герцог». Последний аргумент на тот случай, если Птицелов окажется расторопнее…

Белесая земля пружинила под ногами, утесы двоились и троились перед глазами. Грохотали подошвы тяжелых ботинок, грохотало сердце, точно бубен шамана чучуни. Птицелов слышал за спиной равномерный топот: грязевик несся, как атомный локомотив. Откуда в его тощем и болезненном теле столько сил?