И снова идеи — их, а сырье — наше

О том, чтобы народ и в самом деле не скучал, Сталин позаботился в присущем ему стиле управления обществом, где в качестве главного средства убеждения использовался кнут. Но все же мог наличествовать и какой-никакой пряник. Чтобы подданным мало не показалось, вождь сам в очередной раз напомнил об «обострении классовой борьбы», сам вдохновил и возглавил массовые репрессии. А вот насчет улучшить и «подсластить» дал поручение Наркомату пищевой промышленности. Согласно его указанию, глава наркомата (он же нарком снабжения, внешней и внутренней торговли) товарищ Микоян съездил в Соединенные Штаты и привез оттуда технологию массового производства мороженого. А также предложения по закупке соответствующего оборудования.

Так нас в очередной раз выручил проклятый заокеанский империализм. Долгожданное свершилось 4 ноября 1937 года на столичном пищевом комбинате, опять же имени Микояна. В тот исторический день на нем по американской технологии, но из отечественного сырья была выпущена первая партия нашего собственного советского мороженого.

«Крем-брюле», или лиха бела начало

Сорт у первенца был один — сливочное. Но и оно разошлось на ура. В ответ вдохновленные производители нарастили к концу года выпуск «морозной сладости» аж до сорока тонн. Что же касается ассортимента, то к тому моменту он уже насчитывал с десяток сортов.

В число особо популярных вошли: молочное, пломбир, эскимо и крем-брюле (то же эскимо, но только переплавленное вместе с шоколадной глазурью, что, собственно, и сообщает продукту такой приятный цвет)…

В наиболее полном виде весь набор был представлен как в ресторанах, так и специализированных кафе.

В общем, с мороженым стало все хорошо. Иное дело, какую действительность оно подслащивало и конкретно где…

Конечно, страшно хотелось найти фото московских улиц той поры и особенно тех кафе. Увы, так называемого «быта» в городской фотокинохронике 1930-х почти нет. Не поощрялось. Ибо сначала считалось «мещанством». А «по мере обострения классовой борьбы» и вовсе оказалось отнесенным к деяниям, связанным с «разглашением сведений, которыми может воспользоваться враг» (?!).

Кара за это полагалась, как за пособничество врагам советской власти и иностранным шпионам.

Соответственно, лицам в семейных альбомах старшей родни еще было место. А вот видовых фото — даже в фоновом варианте — крайне мало. Хотя по иным снимкам вполне можно было бы не только изучать историю собственного рода, но даже историю страны. Кто не верит, попытайтесь — будете несказанно удивлены.

Премьера, начавшаяся со скандала

Что касается тогдашних кафе, то удалось разыскать лишь несколько фото. И на всех либо летнее кафе на Пушкинской площади, либо открывшаяся в самом начале 1930-х «Арктика». Похоже, в ту пору это действительно было самое модное и потому очень популярное у молодежи заведение. Находилось оно почти в самом начале улицы Горького. А точнее — наискосок от расположенного на противоположной стороне «Националя».

Главный советский писатель, в честь кого тогда, собственно, и переименовали главную столичную улицу, в «Арктику», похоже, не заглядывал. Зато он самым активным образом вмешался в судьбу другого кафе, открытие которого стало настоящим событием, о чем осенью 1934 года написала «Вечерняя газета».

«Хошь — читай! Хошь — пляши!»

Эту общепитовскую точку в той публикации даже назвали «образцово-показательной». Она и вправду получилась на славу. Три зала, стены в которых обили невероятной красоты материей, изготовленной по специальному заказу на текстильной фабрике в Орехове-Зуеве. В главном зале играл оркестр. Второй, круглый, специально был приспособлен для танцев. Холл третьего предназначался для отдыха: здесь желающим выдавали книги, газеты и журналы. Словом, радостно живи и содержательно развлекайся! Единственно, в чем с новичком могло посоперничать другое, расположенное ближе к нынешней площади Маяковского кафе, — так это то, что там показывали документальные фильмы, для чего лампы на столиках были снабжены специальными колпачками. Однако во всем остальном «фильмотека» у Маяковки заметно уступала новому кафе. Последнее выигрывало даже в расположении. Потому что находилось в самом оживленном месте столичного центра — на Пушкинской площади, примерно в той же «точке», где сегодня популярная «Пушка». Название новому кафе тоже дали соответствующее — «Пушкин».

Поминание как напоминание

Вот это-то название и вызвало у Максима Горького негодование. Так уж совпало, что в ту пору всю страну начали готовить к очередному пушкинскому юбилею. Отмечать его собирались с исключительным размахом, для чего, собственно, и поставили во главе подготовительного комитета не кого-нибудь, а опять же первого среди первых советских писателей. Грядущий юбилей выпадал аккурат на 1937 год — самый пик массовых сталинских расправ над собственным народом. В связи с чем оказался исключительно «созвучен» плану вождя. Ибо, в отличие от общепризнанного обычая пышно «юбилеить» по случаю дня рождения великого поэта, нацеливало массы на чествование столетия его безвременной гибели (!).

То, как это «заздравие» сольется с «заупокоем», сам Горький не увидел: в 1936 году его не стало. А пока, совершенно не подозревая, как все скоро будет «свежо и оригинально», советский классик нашел недопустимым ставить имя Пушкина и общепит на одну доску. Мало того, не поленился отписать тогдашнему руководителю московских большевиков Лазарю Кагановичу: всемерно, дескать, протестую против такой неподобающей формы увековечивания нашего дорогого классика, как появление его имени на вывеске какой-то кафешки.

И снова «о музыке толстых»

Наверху, где вообще-то как раз любили всех «строить» вровень с землей, а то и опускать на метр-полтора глубже, протест горячо поддержали. Кафе переименовали в «Спорт». Виновных наказали. И циркулярно учредили порядок, согласно которому впредь названия предприятиям могли присваиваться лишь с разрешения Моссовета.

Сегодня, словно насмехаясь над советским сюрреализмом, «Пушка» живет и процветает. А за спиной большого дома на противоположной стороне Тверской на одноименный бульвар уверенно смотрит в будущее дорогущий ресторан «Пушкинъ».

В интересующие нас 1930-е сходным по уверенности чувством могла похвастаться разве что «Арктика». Хотя, строго говоря, тому же Максиму Горькому было к чему придраться. В начале XX века он посетил буржуазную Америку, которую, судя по его очеркам, писатель нашел «погрязшей в погоне за чистоганом» и джазовых ритмах «музыки толстых».

И вот теперь, тридцать лет спустя, эта музыка вовсю звучала в «Арктике» каждый вечер до часа ночи.

Пломбир для первопроходцев

Тем не менее ни на эти легкомысленные мелодии, ни на висящую над входом в «Арктику» вывеску в то время никто авторитетно не покушался. Да и зачем, если в этом кафе всегда шли в ногу с эпохой. То есть на своем, кулинарном уровне стремились как можно оперативнее откликнуться на все ее героические вызовы. Так, во второй половине 1930-х годов юное поколение бредило межконтинентальными авиаперелетами и освоением Великого Северного пути. И в кафе «Арктика» соответственно откликались на этот зов, предлагая посетителям персональные айсберги из пломбира и ледяные торосы из эскимо….