— Вставай, кусок дерьма!

Доктор в очередной раз дал мне кучу лекарств и осмотрел мои ребра.

— С ублюдком я закончил, — сказал он, повернувшись ко мне спиной и направившись к выходу.

Я был так шокирован, что доктор ведет себя вот так, потому что 50 процентов лечения заключаются в психологии. Я подумал: «Это зловещее место, если единственное мое успокоение — это этот доктор-сволочь»[108].

Вскоре я отключился. Если честно, мне особо нечего сказать о следующих нескольких неделях, потому что мое сознание было не в самом лучшем состоянии. Все время я лежал в кровати и не мог понять, где нахожусь. Я пытался найти киблу, направление к Мекке, но никаких зацепок не было.

Впервые в секретном месте. Мой диалог со следователями, и как я нашел способ утолить их жажду. Цепная реакция признаний. Добро приходит постепенно. Большое признание. Поворотный момент.

В лагере «Дельта» кибла обозначалась стрелкой в каждой камере. Даже призыв к молитве там звучал пять раз в день[109]. США постоянно повторяли, что эта война — не против исламской религии, что вполне разумно, потому как бороться с такой большой религией, как ислам, стратегически невозможно. У себя в лагере «Дельта» они пытались показать всему миру, как следует соблюдать религиозные права заключенных.

Но в секретных лагерях война с исламской религией была более чем очевидной. Дело не только в том, что не было указано направление к Мекке, но и в том, что молитвы были запрещены. Читать Коран было запрещено. Иметь Коран при себе было запрещено. Поститься было запрещено. Любые исламские ритуалы были строго запрещены. И это не какие-то слухи, я говорю о том, что происходило лично со мной. Не думаю, что среднестатистический американец платит налоги, чтобы поддерживать войну с исламом, но я действительно думаю, что в правительстве есть люди, которым очень не угодил ислам.

Первые несколько недель после моей «Вечеринки в честь дня рождения» я не имел ни малейшего представления, который час. Я не знал, день сейчас или ночь. Я мог только молиться про себя, лежа, потому что не мог стоять ни прямо, ни согнувшись. Очнувшись от летаргического сна, я все же попытался различить день и ночь. Это оказалось легко. Я смотрел в слив туалета, и, если водосток был ярко или приглушенно освещен, для меня это был день. Мне удалось втайне от охраны помолиться, но сержант Большой Босс раскрыл меня.

— Он молится! — закричал Большой Босс и позвал коллегу. — Ну же!

Они надели свои маски.

— Хватит молиться!

Я не помню, в каком положении закончил молитву и закончил ли я ее вообще. В качестве наказания сержант Большой Босс запретил мне пользоваться уборной какое-то время.

Как только наблюдающий доктор сообщил, что моя боль прошла, наступило время бить меня, пока раны не зажили окончательно, согласно поговорке «куй железо, пока горячо». Услышав какую-то суматоху за дверью и узнав голоса «капитана Коллинза» и его коллеги из Египта, я вспотел, голова закружилась, и я не мог стоять на ногах[110]. Сердце колотилось так сильно, что я думал, что оно вылетит через рот. Слышались нечеткие разговоры между «капитаном Коллинзом» и охранниками.

— Ми-истер Ко-олли-инз, позво-ольте мне-е увиидеться с ни-им, — протяжно сказал египтянин на английском «капитану Коллинзу». — Если бы только ми-истер Ко-олли-инз позволил мне войти и немного поговорить с тобой, — сказал египтянин на арабском, обращаясь ко мне.

— Отойди, я должен встретиться с ним один, — сказал «капитан Коллинз».

Меня трясло, пока я слушал споры американцев и египтян о том, кто будет допрашивать меня. Мне казалось, что меня, живого и беспомощного, готовят к вскрытию.

— Ты будешь сотрудничать независимо от того, согласен ты на это или нет. Ты можешь выбрать: цивилизованно, как я предпочитаю, или по-другому, — сказал «капитан Коллинз», когда охранники вытащили меня из камеры. Фоном звучал лай египтянина и его угрозы, он обещал мне самую болезненную расправу.

— Я сотрудничаю, — сказал я очень тихим голосом.

Прошло много времени с тех пор, как я разговаривал в последний раз, и мой рот уже отвык. Мышцы сильно болели. Я был невероятно напуган. Охранник в маске для Хэллоуина, Большой Босс, буквально преследовал меня, он ходил вокруг и был готов нанести удар быстрее, чем я моргну.

— Нет, хватит отрицать. Нас не интересуют твои отпирательства. Не шути со мной, — сказал «капитан Коллинз».

— Я ничего не отрицаю.

— Я назначу нескольких следователей для твоего допроса. Кого-то из них ты знаешь, кого-то нет.

— Хорошо, — сказал я.

Разговор закончился. «Капитан Коллинз» приказал охранникам вернуть меня в камеру и ушел.

Затем произошло «чудо»: сержант Шэлли добрался до моего «далекого-далекого секретного места».

— От тебя так много неприятностей, ну, в Париже было не так плохо, но в Мавритании погода была ужасной. Я сидел за соседним столиком с Каримом Мехди, и, когда я спросил его: «Кто завербовал тебя для „Аль-Каиды“?», он назвал твое имя. То же самое с Кристианом Ганцарски. Они оба сейчас работают с нами. Ты знаешь, ты часть организации, которую свободный мир хочет стереть с лица земли, — сказал сержант Шэлли.

Я внимательно слушал и не мог понять. Свободный мир? В тот момент я думал: «Я что, правда должен слушать всю эту чушь?» Вместе с сержантом Шэлли была та женщина-сержант, которую штаб-сержант Мэри привела с собой два месяца назад, чтобы та домогалась до меня.

— Знаешь, в тюрьме кто первый заговорит, выигрывает. Ты проиграл, а Карим Мехди выиграл. Он все рассказал про тебя, — сказала женщина-сержант. — Хорошая новость в том, что нам не нужно пачкать о тебя руки, вместо нас этим займутся израильтяне и египтяне, — продолжила она. Все это время она сексуально провоцировала меня, трогая за все части тела. Я молчал и не оказывал никакого сопротивления. Я сидел там как камень[111].