Но – что поделаешь? Многое ли зависит от наших желаний… Не спросив: согласны ли мы – вытолкнули нас на свет; не спросив – толкнут дальше. Будем жить там, где предписано!

– Так… – Илюша осмотрел песочный город, – а не заняться ли нам, пока есть время, просвещением? Насадить вон там и там науки и искусства, потом их пестовать, ждать, когда завяжется достойный плод, заколосятся всходы, орошенные из неиссякаемого источника… А потом – придет срок – и потекут молочные реки в кисельных берегах и блага посыпятся, как из рога изобилия…

Просвещение… брожение умов, озарения и открытия… Платоны и быстрые разумом Невтоны… Чтобы они появились на свет, чтобы они родились, нужна Альма Матерь, она будет тужиться, испытывать родовые схватки, когда Невтоны толпами пойдут из ее чрева. И куда же они пойдут? Разумеется, в Академию! Пойдут, щелкая на калькуляторах, посыпая направо и налево терминами, и все, что нужно высоко нести, – они понесут высоко; и все, что нужно широко развернуть, – они развернут широко; и не будет для них узких мест и белых пятен, и на каждый фактик они уверенно повесят свой ярлычок, и на каждый вопросик они без колебаний дадут исчерпывающий, недвусмысленный ответ.

Илюша отжал из горсти грязную воду, чтобы песок капал погуще, стал возводить серые плоскости университетских башен. Поднялся монолит центральной башни – строгий, как формула, без украшений, с ровными рядами окон, стоящий по стойке смирно. Рядом встали конвоем две такие же серые башни, но поменьше и поуже. Перед зданием у входа Илюша установил и посадил безликих чугунных юношей и девушек, – девушек в приличных, застегнутых на все пуговицы блузках и скучных, опущенных ниже воображения, юбках, а юношей в безрукавках, обнаживших литые мышцы, все свои силы отдавших служению науке, ношению толстых, многопудовых томов, напичканных чем-то тяжеловесным, но несомнено приносящим пользу, проливающим свет на тайное тайных, – не потому ли и смотрят они просветленно поверх голов, не потому ли у них одинаково сосредоточенные суровые лица… Закончил строить Илюша, укрепив на главной башне сверкающий шпиль и последней капелькой приладив к нему эмблему.

Потом за оградой, в тени лип, построил особнячок в стиле ампир: Академию – колонны с завитушечками, кудряшечками, маскарадные маскароны, – будто француз, времен империи, напялил на себя маску Тирсиса или Кандида, бряцает бутафорским оружием, клянется Юпитером, а сам – в панталонах и парике и манеры изящные… правда не совсем, что-то в его поведении настораживает, и прононс у этого француза неидеальный, потому, наверное, что учился французскому не в Париже, а у няньки-бонны.

Если внимательно присмотреться к зданию Университета, то можно кое-где заметить ампирные детали – колонночки, барельефы, теряющиеся, подавленные, кажущиеся неуместными, как тапочки и чепчик на солдате, но тем не менее раскрывающие родственную связь Академии и Университета, – становится понятно, что Университет вырос из Академии, просто по рассеянности, да по убогости не воспитали в нем изящных манер, натянули родительскую одежонку, так что все разошлось по швам, налепили кое-где кое-что и на том успокоились.

– Чуть не забыл самое главное! – спохватился Илюша, окинув взглядом берег и пляж. – Город стоит на реке – значит, ему нужен порт! Пусть торгуют с дальними странами, смотрят, как там люди живут, какие там обычаи… Строят ли и там дома из песка… Пусть просвещаются, расширяют кругозор, – это полезно. И потом, порт – значит: выход в море, научные суда, экспедиции, заходы, суточные, морские надбавки… Будет чем заняться в Академии!..

Илюша взял совок, несколько раз копнул и выкопал море, достаточно глубокое и широкое. Он утрамбовал дно, наносил горстями воду… На скалистый берег накатила волна, ударила, выбросила вверх пенные струи. Швырнула привязанную канатами шхуну, откатилась, прополоскав между причалом и бортом горло. Взвыл, наклоняя траву к земле, предвещая бурю, ветер, заплясали, ринулись ордой, с гиканьем, вспенясь гривами, малахитовые волны.

Управившись с морем, Илюша стал рыть каналы и водохранилища. Каналы осыпались, водохранилища зарастали ряской, мхом, становились болотами. В море поднялась муть, расплылись масляные, лоснящиеся болезненной радугой, пятна. Там закручивались щепки, оберточная бумага, кажется – даже листы из его диссертаций; над водами, снижаясь и не рискуя сесть и окунуться, носилась и кричала голодная чайка; на черный от нефти берег выбросило мертвую, вспухшую белобрюхую рыбу. Потом море стало мелеть, отхлынуло от берега и ушло испускать дух за линию горизонта. Осталась грязная соляная пустыня. В пустыне поднимались смерчи, соль завихривалась, шла стеной, сжигала по пути все живое, настигала и погребала под собой караваны, хлестала, проникала в каждую щелку одежды, резала до крови; разойдясь, в бессмысленном гневе, валила с ног, засыпала, хоронила одиноких путников.

Почему так получилось? Почему? Илюша и не предполагал… Ну и что с того, что – ученая степень? Природа настолько сложна, своенравна и в то же время ранима, настолько хрупка, что в царстве природы с любой ученой степенью, будь ты хоть семи пядей во лбу, будешь ворочаться, как слон в посудной лавке. Илья хотел как лучше… Так почему же соль и песок все выжигают, все – мертвят? Почему там, где рокотал, бил прибой, носилась в воздухе пена и перья чаек – ныне раскаленные мертвые пески, скалы, соль…

Нет, нет! Он и не предполагал… Он не виноват! Не он разворочал, перепахал эту землю и вычеркнул море, не он разрабатывал проекты орошения, которые обернулись проектами осушения и опустынивания, осолонения залежных и освоенных земель. Ничего этого он не делал, он только писал статьи, защищал диссертации… Ну – да! Одобрил. Поддержал, подвел научную базу, а потом вы-яснилось, что все его доказательства построены на песке. Но на него же давили – ого-го как! Разве от него зависело что-либо? Если бы не он, это сделал бы кто-нибудь другой, а желающие нашлись бы, только кликнули б, грошиком поманили – толпой бы набежали, затоптали песочный город, забросали, вычерпали море. Было бы то же самое, только грошик достался бы не ему. Он – исполнитель, «стрелочник», надо – значит надо… вот он и выполнил приказ! А в приказе значилось: море сие преступным образом изрядную площадь на карте занимает и переводит в бесполезные колебания и зыбь водные ресурсы, принадлежащие народу. И далее черным по белому с подчеркиваниями и разбиением по пунктам: надлежит, ничтоже сумняшеся, искоренить сию вредную хлопководству и бахчеводству игру природы, а об исполнении – сей же час доложить. Скреплено гербовой печатью, размашистой подписью; сверху мелкими буквами отпечатан гриф: ужасно, ужасно секретно! тсс… чтоб никому ни под каким видом – ни-ни!!!

Разве Илюша виноват? Виноват – большой дядя, а старших нужно слушаться! Будешь себя хорошо, прилично вести – получишь конфету, продвижение по службе, квартиру – пусть на тринадцатом этаже, но с мусоропроводом, и булочная будет недалеко, за углом; а будешь характер показывать – можешь и с ремнем коротко сойтись. Да! Ремень – предмет особенный, годный к употреблению кроме всего прочего и в воспитательных целях. Взыщешь по всей строгости, поставишь в угол – в следующий раз неповадно будет, а как старших зауважаешь – любо-дорого!

Да… Стоит немного мягкие места пообхаживать – и сразу просветление наступает, и ум из нижних полушарий в верхние перемещается. А там и тебя за рассудительность зауважают, – крепок, скажут, такой-то задним умом… А там и расти начнешь, недолго в младших походишь, выдвинешься в старшие научные сотрудники. Сам с ремешочком будешь похаживать, пряжечкой поигрывать… Пока не споткнешься вдруг, ведь трудно же ходить в штанах без ремня…