…Илья медленно завалился на бок и вдруг – почувствовал под собой брусья скамейки…

Он на мгновение понял, что находится во дворе перед входом в НИИ, и что из окон института уже выглядывают. Позвать? Сказать, чтоб помогли, вывели его из подземелья, вызвали скорую? Что-то с сердцем… Илья повел рукой, приподнялся, глотнул воздух и… снова провалился в водоворот мыслей, чувств и воспоминаний…

* * *

А почему Илюша занялся морем? Разве он не мог найти другого, не столь пагубного для экологии дела? Например: чистая, высокая математика… Чем не занятие для интеллектуала? Забраться в глушь, отгородиться от мира частоколом формул, Гималаями абстрактных алгебр, посадить на цепь лязгающий челюстями, негуманный, бесчеловечный г-о-м-о-морфизм, затопить все накатывающимися, плещущими тригонометрическими функциями, самому завернуться в матрицу, чтобы практика, членистоногие машины добрались до этого места лет через сто, когда ему будет все равно, а то и – это было бы лучше всего – никогда не добрались бы и не стали выкачивать из его костей, праха и перегноя презренную пользу…

Кто его направил сюда, взял за шиворот и окунул в это море проблем? Кто этот большой и странный дядя, столь похожий на памятник, указующий куда-то в светлое будущее?.. Да и живой ли он? Из чего же он сделан – из песка? из камня? Да и один ли он – тот, указующий перстом, – или «имя им легион»? И каждый и них хватает за шкирку предыдущего и бросает… Куда? В море, или просто в придорожную канаву?

Это же не лю́ди – не́люди! Они окаменели, затвердели, когда их заставили затвердить: всяк, кто устроен не по их образу и подобию, настоятельно рекомендованному в соответствующих параграфах соответствующих уложений, всяк кто оступается, идет не в ногу, забегает вперед или бросается в сторону, прыгает выше головы, лезет вперед батьки, не зная броду, – а делает это – всякий, все грешны и одним миром мазаны, – все, значит, и подлежат регламентации, нивиляции и обструкции: т. е. всех следует обстругать, снять стружку, пройтись с наждачком, продрать с песочком, подвести под линеечку, под общий знаменатель, а то и – вычесть, для простоты и общности, рубануть с плеча, чтоб долго не канителиться, не колупать по щепочке…

А как же превратился в живую окаменелость сам Илья? Да-да, и его убили… в него вбивали, вдалбливали: структурные изменения… хладореагент…И так же ходил перед ним лектор, в той же докторской (или судейской?) мантии, в той же четырехугольной шапочке с болтающейся на веревочке кисточкой, – и было это в том же песочном городе через несколько лет, когда он приехал учиться, чтобы стать ученым и двинуть науку, думая, что если ее хорошенько двинуть, то все станут жить лучше, хлеба будет вдосталь, все будут довольны и сыты, и никто не будет никого вести к стенке, поскольку простейший расчет покажет, что выгодней не вычитать, а складывать, потому что, вычитая, можем в конце концов остаться на нуле, а складывая и преумножая – достичь благоденствия.

Он пришел, ни в чем не виноватый, не готовый, не знавший, за что его могут осудить, а его повязали, заключили в четырех стенах, сунули в руки конспект и сказали: пиши! Кибернетика – продажная девка, теория Эйнштейна противоречит основным догматам внеисторического материализмуса, которые голубок нашептал нашему отцу и учителю, всевеликому генералиссимусу… Тсс! Нельзя поминать всуе священное имя его.

Лектор черкал формулы: по доске разбегались диковинные, похожие на скорпионов иноязычные буквы. Они цеплялись друг за друга закрученными хвостиками и ножками. Лектор сражался с бесконечностью – эта опрокинутая восьмерка не давала ему покоя. Он обеими руками ставил ее на попа, подпирал загогулиной интеграла, обливался потом, пыхтел. Когда доска кончалась, он нажимал на кнопочку – со скрипом начинал работать мотор, доска из плотного линолеума перекручивалась, написанное поднималось вверх.

– Докажем, что… – гундосил лектор, – количество чертей, могущих поместиться на острие шпиля Университета, находится в пределах от нуля до бесконечности… – Его кисточка описала восьмерку. – Предположим, что количество чертей больше бесконечности, это утверждение не соответствует истине, так как, если на острие чертей бесконечно много, то было бы весьма проблематично найти еще хотя бы одного черта и затолкать его туда же, даже если там осталось сколько угодно места, его просто неоткуда взять, этого черта… Да и вообще, на какого черта я вам объясняю, когда это и так ясно!

Бежать… Бежать… Уносить ноги из этого сумасшедшего дома… Илья убегал с лекций, шатался по темным коридорам факультета, не находил себе места. Куда бежать? Где лучше? Что с ним будет? Песочный мир нестоек, в любой миг может разрушиться, а что за песочными стенами – кто знает? Нет-нет, придется жить здесь, стараться не попасть под осыпь, искать слабину, понемногу освобождать руки от пут… А пока поищем себе место… Да-да, я попал сюда по ошибке, но именно здесь приходится искать свое дело… Надо приспосабливаться… Надо… надо… надо… Он ходил в темноте, тыкался в стены, заходил в комнаты, в залы, в аудитории… Может быть, мне – сюда? Он входил в зал, в котором дробили ядро, – дюжий физик, с засученными рукавами, бил кувалдой по наковальне, лицо его сияло, пот лил ручьем. На стене грохотал счетчик Гейгера. Рядом парила в воздухе магнитная бутылка, на ней были нарисованы череп с костями и красная предупреждающая надпись: осторожно – термояд! Тут же вытачивали на станке бомбу.

– Да, – радостно объяснял физик, – ежели эта штука жахнет, так жахнет… полетят клочки по закоулочкам!

– Нет, нет… это не по мне… – пугался Илья и отходил в сторону.

Из другой двери Илья вылетел пулей – там настраивали зеркала гиперболоида, причем лазерный луч был направлен как раз на входящих в комнату.

На следующей двери было нарисовано губной помадой огромное сердце, пронзенное стрелой, но туда его не пустили. Его вытолкали на том основании, что вход разрешен только по спецпропускам: но он успел заметить, как перед маститыми профессорами, убеленными сединой, под ритмичную мелодию показывала танец живота продажная девка – кибернетика. Профессора потупляли глаза, страшно смущались, прикрывали глаза логарифмическими линейками.

В других комнатах что-то пыхтело и взрывалось, валили клубы из сосудов Дюара, вращались вечные двигатели, носили ящики с кричащими надписями: «Не квантовать!», кто-то соединял два куска урана и ждал, что из этого выйдет, кто-то бегал с сачком и ловил элементарные частицы, после каждой пойманной щелкая на счетах. В одно крыло здания – ход был закрыт, в дверях цербером сидела вахтерша и никого не пускала, по одним слухам, там смоделировали черную дыру и все, кто туда попадал, исчезали бесследно, по другим слухам – там была просто столовая для избранных и подавали там черную и красную икру. Во дворе время от времени приземлялись летающие тарелки и оттуда выходили зеленые человечки, но, так как встречи с ними не были запланированы, то на них никто не обращал внимания, они чесали зеленые затылки и улетали обратно. Временами здание сотрясалось, когда особенно натренированный физик разбегался и бил ногой по спутнику, выводя его на орбиту. Вокруг здания ходили колонны с транспорантами: «Крепи ряды Фурье! Нет предела нашему интегралу! Наше тело твердое – мы победим!» На самом верху сидел белобородый старец, свернувший трубу из газеты, и смотрел в небо, внизу – кто-то копал ход к центру Земли.