Тутси должны были эвакуироваться — иначе их убили бы. Проблема состояла в том, что путь к руандийской границе пролегал через Хутуленд и мимо лагерей. В Китчанге ходил слух, что Международная организация по миграции, межправительственное учреждение, пообещала прислать сотрудников с конвоем грузовиков в сопровождении наемных заирских солдат в качестве охраны, чтобы вывезти тутси. Но никто на самом деле не верил, что это случится.

* * *

Ночью в Китчанге я слышал далекий выстрел из артиллерийского орудия, а утром сообщили, что к северу от деревни идет ожесточенный бой между хуту и хунде. Мне посоветовали возвращаться в Гому. Когда я уезжал, три толстые колонны дыма поднимались в воздух на другой стороне долины, где бойцы хуту грабили деревню хунде. Вдоль дороги лишившиеся крова хунде брели пешком к Китчанге — женщины со стульями, привязанными на спины, мужчины, несущие лохани для варки бананового пива, худощавый молодой человек с копьем в одной руке нес на голове двуспальный матрац.

Вернувшись в Гому, я узнал, что Международная организация по миграции (МОМ) действительно планировала эвакуационный конвой для спасения тутси из Китчанги, но от этого плана отказались. Мандат МОМ не разрешал помогать «внутренним вынужденным переселенцам» в пересечении международных границ. У УВКБ и десятков других гуманитарных организаций, подписавших выгодные контракты на лагеря в Гоме, имелись такие же ограничения в мандатах, которые не позволяли им спасти выживших из Мокото. Большинство гуманитарных организаций собственными уставами запрещали себе перевозить кого угодно куда угодно и могли обеспечивать помощь только на местах; многие отказывались проводить операции, которые предусматривали наличие вооруженной охраны, дабы не скомпрометировать свой «нейтралитет»; другие утверждали, что было бы нарушением их гуманитарных принципов способствовать целям «этнических чисток», вывозя тутси только из-за того, что хуту им угрожали. Отдельные «гуманитарии», с которыми я разговаривал, соглашались, что гуманнее «этнически вычищать» людей, чем бросать их, обрекая на смерть. Но стало ясно, что главная цель их организаций не в том, чтобы защищать людей, а в защите собственных мандатов. «Всё здесь — ложь, — сказал мне в Гоме отец Виктор, монах из Мокото. — Все эти организации — да, они будут давать одеяла и еду. Но спасать жизни? Нет, они не могут!»

Через двенадцать дней после массового убийства в Мокото посол Руанды в ООН призвал Совет Безопасности «предпринять немедленные шаги по предотвращению геноцида в Восточном Заире». Требование Руанды касалось конкретно Мокото и тех тутси, которые оставались в Китчанге. Заирская миссия при ООН возразила, что конфликт в Северном Киву — это «чисто внутренняя ситуация» и, следовательно, Совета Безопасности она совершенно не касается. Правительство Заира отрицало какие бы то ни было проблемы, относящиеся к «говорящим на киньяруанде заирским гражданам», абсурдно утверждая, что «киньяруанда не входит в число языков, на которых говорят в Заире». Заир также указывал Совету, что «слово «геноцид» не относится к заирскому политическому ландшафту». СОВЕТ БЕЗОПАСНОСТИ НЕ СДЕЛАЛ НИЧЕГО; ОН ДАЖЕ НЕ ОТРЕАГИРОВАЛ СВОИМ ШАБЛОННЫМ «ВЫРАЖЕНИЕМ БЕСПОКОЙСТВА».

По возвращении в Кигали я узнал, что несколько бизнесменов-тутси из Северного Киву организуют эвакуацию для спасения выживших в Мокото из Китчанги, и к концу мая более тысячи из них были доставлены к руандийской границе. Весь июнь и июль беженцы-тутси продолжали прибывать в Руанду, а когда военные действия распространились по Восточному Заиру, в Руанду начали бежать и тутси из гораздо дальше расположенных северных районов. К концу августа «искоренение» тутси в Северном Киву считалось почти завершенным.

Вернувшись в Кигали после посещения тутси, переживших массовое убийство в Мокото в мае 1996 г., я спросил Кагаме, что, по его мнению, станется с беженцами-тутси, которых изгоняют из Заира в Руанду.

— Вероятно, если этим молодым людям придется сражаться, мы будем их обучать, — ответил он.

Еще через год он рассказал, что подготовка уже ведется. Кагаме пришел к выводу, что не может полностью сбросить со счетов угрозу, исходящую от лагерей «Власти хуту» в Заире, если только «той поддержке, которую они получают от заирского правительства и международного сообщества», тоже не придет конец.

МИРОВЫЕ ДЕРЖАВЫ ДАЛИ ЯСНО ПОНЯТЬ В 1994 Г., ЧТО НЕ НАМЕРЕНЫ БОРОТЬСЯ С ГЕНОЦИДОМ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АФРИКЕ И ПОКА НЕ ПРИДУМАЛИ УБЕДИТЕЛЬНОГО ОБЪЯСНЕНИЯ СВОЕМУ СОГЛАСИЮ ЕГО ПОДКАРМЛИВАТЬ. Лживые посулы защиты, предоставляемой лагерями, подвергали смертельной опасности и гражданских хуту, и тутси, и всех прочих в этом регионе. И тот факт, что такое положение дел вызвано не злонамеренной международной политикой в Центральной Африке, а отсутствием какой бы то ни было последовательной политики вообще, служил слабым утешением. В Вашингтоне, где 1996 г. был годом президентских выборов, один чиновник из клинтоновской администрации, по слухам, сказал собранию национального совета безопасности, что главная политическая забота американцев в Руанде и Заире — «нежелание выглядеть болванами». В Кигали, где главной заботой была угроза вторжения «Власти хуту», полковник Жозеф Каремера, руандийский министр здравоохранения, спросил меня:

— Когда люди, получающие гуманитарную помощь в этих лагерях, придут и станут убивать нас, что сделает международное сообщество — пошлет еще партию гуманитарной помощи?

Иногда, сказал Каремера, он ощущает, что «это международное сообщество смотрит на нас так, будто мы — иная ветвь человеческой эволюции».

В июле 1996 г. генерал Кагаме был с визитом в Вашингтоне и снова объяснял, что, если международное сообщество не может справиться с монстром, которого взращивает в лагерях, это сделает он сам. В Вашингтоне сочли, что Кагаме блефует: представить себе, что Руанда вторгнется в Заир, было все равно что воображать нападение Лихтенштейна на Германию или Францию. Это Мобуту спонсировал вторжения на территорию своих соседей, а не наоборот, и Мобуту по-прежнему оставался главной надеждой Вашингтона в этом регионе. «Порой, — объяснил мне один американский дипломат, — приходится плясать с дьяволом, чтобы сделать Господню работу». И в этом с ним соглашался Париж. Франция оставалась главным защитником «Власти хуту». Отношение к предупреждениям Кагаме среди «африканской команды» набережной д'Орсэ выражалось примерно так: пусть попробует. (В 1995 г. новый французский президент Жак Ширак отказался пригласить нового президента Руанды, Пастера Бизимунгу, на ежегодную конференцию франкоязычных африканских лидеров в Биаррице, которая началась с того, что Ширак предложил провести минуту молчания, чтобы почтить память президента Хабьяриманы — а вовсе не погибших от геноцида, который вершился во имя Хабьяриманы.)

Вскоре после визита Кагаме в Вашингтон армия Бурунди двинулась закрывать все лагеря для руандийцев на своей территории. Комиссия ООН по правам человека протестовала, но, когда правительство Бурунди отказалось дать задний ход, агентство по делам беженцев начало с ним сотрудничать. Вскоре беженцев уже всеми правдами и неправдами уговаривали садиться в грузовики, которые курсировали туда-сюда через границу. За две недели 200 тысяч людей были отправлены домой, и ООН даже принялась называть эту репатриацию добровольной. Руандийское правительство распространило в эфире сообщение о том, что беженцев следует любезно принимать в их родных деревнях и вернуть им дома — и, как правило, именно так и было. Наблюдатели ООН говорили мне, что число арестов было меньше ожидаемого; в некоторых случаях возвращенцы даже сами выдавали известных génocidaires.