— Он мне велел: «Спасайся! Едь в обсерваторию, Логан» — так он сказал! Он хотел, чтобы я уберегся от… от такого. Сукин сын, ах сукин сын!..

Плач Логана — общая боль, которую Нико вполне разделяет.

Перед ними сияет километровый диск, поднимающийся над деревьями, почти не делясь своим светом. Он — как тайное сокровище, которое показывает свою ценность только себе самому, — жадное, недоступное для людских притязаний.

— Это же светлячки, — шепчет Нико, поняв наконец, из чего сотворено это чудо. — Смотри, как красиво, Логан.

— Мужик, это просто безумие, — отвечает Логан.

Огромный круг поднимается беззвучно, как корабль пришельцев. Но когда Нико напрягает зрение, он различает лихорадочное биение крылышек.

Пока мужчины созерцают этот невероятный круг, их едва не сбивает с ног сотрясение земли. Нико наблюдает невозможное явление: волны на твердой поверхности. Прилив из грязи, которая ползет вверх по склону прямо на них, точно бурное море.

— Я не хочу умирать, — хнычет Логан. — Я обосрался! Не хочу!..

Нико действует неосознанно. Он выпускает из рук пистолет и фонарь и обнимает паренька обеими руками, сжимает его голое трясущееся тело.

— Ну-ну… хватит уже, — шепчет он на ухо Логану. — Хватит! Ничего с нами не случится. Слушай, Логан, ты будешь смеяться, но… Я тоже верил в «дикую жизнь», хотя и не желал это признавать.

Парень смотрит на художника большими покрасневшими глазами. Нико крепче прижимает его к себе, чтобы Логан не видел, что происходит вокруг. Земляная волна продолжает расти и подступает все ближе. Луна из светлячков застыла вертикальным диском.

— Клянусь тебе, — признается Нико, — я вам завидовал — тебе и Стае.

— Завидовал нам? — Логан истерически хохочет.

— Правда-правда. Дикая жизнь, Большая Мать… Об этом рассказывают мои картины, Логан! Я был такой же, как ты, вот только мой отец был совсем не такой свободный, как твой, он заставил меня служить закону. Логан, мы все — другие. И мы больше похожи между собой, чем нам кажется!

Они стоят лицом к лицу, Логан внимательно слушает. Обнимая плачущего юношу, Нико проговаривает вслух, как будто молится:

— Верую в дикую жизнь, верую в Большую Мать… Верую в Стаю, верую в Прерию… Верую, ибо я сам такой, как и ты… Верую в Прерию!

— Верую в Большую Мать, — со смехом подхватывает Логан. — Верую в бескрайнюю Прерию! Верую в Прерию и в дикую жизнь!..

Теперь они оба смеются и плачут. Пока Нико прижимает к груди этого юношу, ему чудится, что вместе с ним он обнимает и Манделя, и собственного сына, которого у него уже не будет и о котором он так мечтал. Он целует Логана в грязные крашеные лохмы, а в это время земной прилив с грохотом экскаватора вздымается перед ними на невероятную высоту, возвышаясь метра два над головой Нико. Краем глаза художник замечает существ, поднявших эту волну, — червей, сороконожек и мелких грызунов, соединившихся в живую плотную стену, и вот эта тяжелая волна обрушивается на двух серфингистов, застывших у самого берега.

Нико чувствует запах грязи с собственной могилы и закрывает глаза, не переставая улыбаться и прижимать к себе Логана.

— Ты знаешь, сколько в ней микрограммов? — спрашивает Кармела у Фатимы.

Этолог подходит к каждому поочередно, словно жрец, раздающий спасительное снадобье. Борха разбирается со своей таблеткой быстро и не глядя, проталкивая внутрь глотками воды.

— Понятия не имею. — Фатима пожимает плечами и принимает свою порцию. — Больше, чем в марках, это уж точно. Они валят с ног. Но при этом они медленные. И вот что, Кармель… Клянусь тебе… я не хотела ничего прятать, козни строить… Поверь, я просто не знала, что это так важно…

— Не беспокойся, — утешает Кармела, заглатывая свою таблетку. — Мы даже не знаем, принесет ли это результат.

Простыни и матрас со складной кровати расстелены на полу. Борха хочет, чтобы матрас достался Кармеле, но девушка отказывается, уступая его Фатиме. В силу какого-то причудливого сплетения ассоциаций Кармела вспоминает новогоднюю ночь, которую она провела вместе с Борхой, — оба сидели перед телевизором и молчали.

— Что вы делаете? — удивляется Серхи. — Зачем вы ложитесь? А я вот совсем не хочу спать…

— Давай уже, пухляк, ложись рядом со мной. — Голос Фатимы звучит как будто издалека.

Лежа на полу, Кармела рассматривает две обыкновенные лампочки на потолке, питаемые энергией генератора. Сейчас они кажутся девушке бедными родственницами солнца, и это ее здорово веселит. Однако смех в таких обстоятельствах был бы совершенно неуместен.

Проходит время, Кармела не знает, сколько именно. В чем Кармела точно уверена — это что она не перестала быть самою собой. Она лежит на боку рядом с ногами Борхи — вот перед ней его черные носки, ее ноги упираются в спину Серхи, который обнимает Фатиму, как медведь своего медвежонка.

В комнате жарко, очень жарко. Ни ветерка в воздухе. Кармела замечает, что занавески не шевелятся, словно они из свинца. «Да ведь это и не занавески: это халат Серхи, прикрывающий трупы за окном», — вспоминает девушка. Так что оно и к лучшему, что халат не шевелится. Кармела следит за ним с предельным вниманием, готовая действовать молниеносно, при первом же подрагивании краев. «Вообрази на миг, что халат дрогнул. Это будет означать, что в одной из тех голов проснулось дыхание, что там есть рот, который до сих пор шевелится».

От этой мысли девушку охватывает ужас. В результате подробнейшего исследования, проведенного под барабанный бой сердца, Кармела устанавливает, что халат не движется и что ЛСД не вызывает у нее галлюцинаций. Ей известно, что прием кислоты не всегда сопровождается галлюцинациями. И ей абсолютно неизвестно, защищают ли галлюцинации во время пиков. Возможно, она ошиблась, даже сам Мандель ничего не знал досконально. Да, он подсчитывал вероятности, но эксперименты проводить не мог. А без предварительных тестов возможно все. Быть может, ей сейчас кажется, что она лежит на полу, а на самом деле она уже шагает в общем строю, голая, без цели, посреди ночи. Кто может утверждать хоть что-то с определенностью, когда весь мир сделался неведомым?

«Халат не шевелится» — таков вывод Кармелы. Такова истина.

Девушка, вся в поту, поворачивается на другой бок и замечает, что Фатима подползает к ней. Поэтесса скинула рубашку от пижамы, и Кармеле видны ее плечи и верхняя часть груди. Глаза ее — две черные миндалевидные впадины. Фатима движется, издавая звуки наподобие тяжелого скрипучего сопения. Она склоняет над Кармелой угловатую голову, рот ее приоткрыт, из пересохших губ высовывается раздвоенный язык.

— Я знаю секрет дикой жизни, — шепчет Фатима.

Взгляд ее — колодец зловещей черноты, такой взгляд был у Логана. Кармелу удивляет, что никто не обращает на Фатиму внимания. А потом аргентинка, извиваясь, отползает в сторону. Она приближается к Борхе. «Я должна его предупредить, — говорит себе Кармела. — Эта женщина ядовита». В углу она видит огромную тушу: это Серхи, занятый каким-то делом.