Я предпочел отправиться в бюро распределения комнат у вокзала. Дамы обиделись на меня, но обещали еще некоторое время присмотреть за багажом.

– Ждем здесь, как гуси на прилавке, когда наконец появится покупатель. На Карлсплаце никогда не бывает недостатка в товарах – ведь у людей мало денег, – поделились они своими заботами.

Перед бюро распределения комнат дежурили мужчины и женщины; они знали, что в гостиницах все номера заняты.

– У меня есть комната, с утренним кофе, чистая, за пять с половиной марок, – шепнула мне почтенного вида пожилая изможденная женщина.

Договорившись, мы отправились на Карлсплац. Она оказалась разговорчивой и по дороге сообщила, что когда-то знавала лучшие времена, но, потеряв на войне мужа, теперь вынуждена сдавать комнаты.

На Карлсплаце особы, сторожившие мой багаж, встретили нас взрывом хохота. Они чувствовали себя оскорбленными: спокойный ночлег с утренним кофе я предпочел их заманчивым предложениям. Ситуация была не из приятных. Почтенную вдову покоробило мое знакомство. Потребовалось немало времени, чтобы успокоить ее. Этому помог и мой большой багаж, уже порядком надоевший мне. Лишь теперь хозяйка призналась, что живет далековато, в Швабинге, и предстоят две пересадки на трамвае.

Комната действительно оказалась чистой, но в ту ночь я так и не сомкнул глаз. Сказались не только пережитые волнения, но и усталость, и мучившие меня размышления о предстоящем возвращении. Ни паспорта, ни межзонального пропуска у меня не было, – только бумажка, что я отпущен из тюрьмы Штраубинг. Вряд ли она распахнет предо мной все двери.

После бессонной ночи я отправился к доктору Свободе и поделился с ним своими заботами. Узнав, что в этом же доме находится бюро путешествий, я решил лететь в Берлин. На самолеты, улетающие во второй половине дня, билеты были проданы. Тогда я взял билет на самолет, отлетавший тотчас же, и на такси помчался на аэродром. Моторы уже были запущены. Самолет оказался американским. Авиационная компания – тоже американской. Только в бюро путешествий под претенциозным названием «Трансатлантические воздушные рейсы» служил немецкий персонал.

Была чудесная летная погода, лишь изредка низко стелющийся туман закрывал землю. Под нами расстилалось освещенное солнцем море облаков. Сквозь них проглядывала земля. Несколько часов пути пролетели незаметно. В середине дня я уже выходил из самолета. Никто не потребовал у меня документов. Все россказни западной прессы о трудностях перехода в демократический сектор Берлина оказались чепухой. «Железный занавес» в старой столице государства был истерической выдумкой.

В телеграмме доктору Свободе жена указала место нашей встречи: гостиница на Миттельштрассе, неподалеку от вокзала Фридрихштрассе. Управляющий гостиницей господин Леман встретил меня приветливо, но предупредил, что не может поместить меня без паспорта. Да, в 18.30 21 сентября 1955 года я перестал быть заключенным, но полноправным членом общества еще не стал. Я существую, но железные законы бюрократии не пускают меня в современный мир, даже в гостиницу. В ближайшем отделении народной полиции мне дали письменное разрешение на право жить в гостинице с 22 по 23 сентября 1955 года. Это великодушно, под собственную ответственность сделал начальник отделения. На следующий день я должен был встать на учет в пункте на Нейе-Кенигштрассе, где регистрировали возвращавшихся в ГДР граждан.

Я внимательно наблюдал за входом в гостиницу, ожидая жену. Вскоре она появилась, не предполагая, что я уже здесь. Поезд приходит позже, и она не думала, что я прилечу самолетом. Трудно описать радость нашей встречи после долгих лет разлуки.

На следующий день я прежде всего отправился на Нейе-Кенигштрассе, но попал не по адресу: там хотели было отправить меня в лагерь для бежавших и возвратившихся в ГДР граждан. У меня не было ровно никакого желания снова попасть в лагерь. Разговор был очень вежливый.

– Вся трудность в том, что ваш случай беспрецедентный, – объяснили мне с улыбкой.

В конце концов полиция удостоверила, что я гражданин ГДР и могу беспрепятственно ехать в Грейфсвальд.

В Берлине я повидался со старым профессором Маурером, с которым был в плену в Красногорске и Моршанске. Он снова стал преподавателем Берлинского университета. Верный товарищ, чуждый политической предвзятости, он взял на себя хлопоты о моем освобождении и проник даже в боннское министерство внутренних дел, к самому статс-секретарю фон Лексу. Еще во времена гитлеризма этот фон Лекс работал в министерстве внутренних дел под руководством главного военного преступника Фрика, приговоренного к смерти. Не удивительно, что услышав мое имя, Лекс увильнул от прямого ответа и только согласился просмотреть мои бумаги. Папка была такая пухлая, что Маурер глазам своим не поверил. Неуязвимый нацистский рыцарь, под которого до сих пор ни одна система не могла подкопаться, перелистал дело и изрек:

– Плохо, когда старый кадровый офицер приезжает в Федеративную республику из восточной зоны с фальшивыми документами…

Маурер был неприятно поражен. Не мог же он знать, что фальшивы были обвинения, а не мой паспорт. На процессе адвокат и я доказали подлинность моих документов. Неизвестно, знал ли об этом фон Лекс, но он одобрил фальсифицированный американский приговор. И этот старый нацист, облагодетельствованный статьей 131, тоже со всеми потрохами продался американцам!

Из Грейфсвальда в Берлин за нами на своей машине приехал профессор Байер с женой. Только теперь я увидел письмо, посланное еще в марте 1954 года Грейфсвальдским университетом адвокату Ф. Каулю. Профессор Байер, который был тогда ректором, и ученый совет университета просили известного адвоката похлопотать перед американским судом о моем освобождении. Они сделали это в благодарность за спасение старинного университета в апреле 1945 года. Об этом прошении официально меня не уведомляли. Только жена говорила о нем. Американцы на письмо Грейфсвальдского университета не ответили. Они занимались амнистированием военных преступников, а не освобождением борцов за мир. К тому же они не могли простить передачи Грейфсвальда Красной Армии без боя.

Руководители НДПГ предоставили нам с женой путевки на курорт Бад Эльстер. В нашем распоряжении оставался еще месяц, и мы решили провести его в Грейфсвальде, куда я теперь возвращался вторично. Моему возвращению радовались соседи, друзья, знакомые и незнакомые, и не только в нашем городе. Тайны, связанные с первыми днями моего ареста, теперь раскрылись. Письмо, которое я написал под давлением Си Ай Си в ночь ареста, поверив в фальшивые обещания, до моей жены так и не дошло. Зато она получила фальшивую записку, написанную моим почерком, в которой я якобы просил ее приехать в Берлин. Этот дьявольский трюк едва не поставил нас в катастрофическое положение. Американцы так ловко составили записку, что у жены оставался как будто только один выход, чтобы спасти меня и самой не угодить в еще большую беду: просить на Западе убежища. Все же она тайно связалась с моим другом по академии Артуром Штраусом, который жил в Восточном Берлине. Трудно было что-либо предпринять. Но Штраус и его жена Дорле до конца остались нашими верными друзьями.