незачем нам в это вникать. Мы знаем только, что мы подданные короля, и этого для нас достаточно. Но если бы даже его дело было неправым, повиновение королю снимает с нас всякую вину”. Что-то в этом роде изрекает второй солдат, не думай, что и мы там не изучали Шекспира. Но в сегодняшнем мире царят, разумеется, иные правила: никто не подумает возложить ответственность на бедного юнгу за то, что капитан корабля совершил предательство. Возможно, скромный солдат из “Генриха Пятого” был более прав, чем этот наш мир, лицемерней которого не знает история, как бы он ни тщеславился своими достижениями. Но я не понимаю, к чему ты клонишь и зачем все это мне рассказываешь, Girlie[33]. — Он назвал меня так, словно и вправду был старым ковбоем, а я молоденькой девчонкой, а может, кто знает, даже его кобылой. – Так было всегда, с тех пор как появились начальники и иерархия: существует такое понятие, как субординация, и каждый получает приказы от того, кто стоит непосредственно над ним, а потом передает их тем, кто стоит ниже. Если бы в каждом звене этой цепочки принялись обсуждать приказы и давать им моральную оценку, как солдаты у Шекспира, вся система перестала бы работать и воцарился бы полный хаос. И в армии, и на предприятиях, и на подводных лодках – везде, в любом деле. И никто не смог бы выиграть не только войну, но и мелкую разборку. Надо признать, что в Испании это, можно сказать, традиция с давними корнями: армия не имеет понятия о дисциплине и выдвигает самые дурацкие идеи. – Последние слова он произнес по-испански (один языку него по мере необходимости приходил на помощь другому). – Здесь у нас обсуждают все подряд и желают утвердить свои взгляды на вещи, а если не получается, каждый действует по собственному усмотрению.

Думаю, и это тоже Томасу внушили его злополучные начальники. А коль скоро Англия управляется иначе, то стоит ли удивляться, что он выбрал именно ее. Хотя история знает нескольких недоумков, стоявших у власти и там…

Где-то в середине его пространной речи наша дочка заплакала и стала звать нас, но Томас не прервался и сделал вид, будто ничего не слышит, или решил, что это не так срочно, чтобы он не мог закончить свою мысль. Но он ее, разумеется, закончить не успел, как и я свою. Я не могла не откликнуться на детский плач, поэтому вскочила и бросилась в детскую, но прежде успела сказать: – И перестань ломать комедию! Почему ты вдруг заговорил по-английски, да еще голосом старого ковбоя. Что за игру ты затеял? Мало того, что я нервничаю, так ты еще и пугать меня вздумал. Словно со мной рядом сидит совсем чужой человек, не знаю кто, какой-нибудь Уолтер Бреннан. Ведь я даже не все как следует понимаю, и это уже не ты. Хватит, ладно? К чему эти шуточки?

Я взяла дочку на руки. Она попросила пить, я дала ей воды, а потом принесла к нам в гостиную, прижала головку к своему плечу и стала укачивать, расхаживая туда-сюда, чтобы она успокоилась и снова заснула под наш еле слышный разговор. К счастью, Томас опять заговорил своим обычным голосом. Надо добавить, что его отношение к Гильермо и Элисе было неровным. Он, вне всякого сомнения, безумно и нежно их любил, а от девочки так просто млел. Но при этом, когда жил с нами в Мадриде, старался сохранять некоторую дистанцию. Он словно не давал воли собственным чувствам и делал все, чтобы сдержать естественное проявление любви к нему со стороны детей – наверное, не хотел слишком к ним привязываться, чтобы потом не так болезненно переживать неизбежную разлуку. Даже если Томас проводил в Мадриде несколько месяцев подряд, он знал: скоро его снова призовут, он снова покинет семью, а его пребывание дома – дело временное, и нельзя исключать вероятности, что однажды он к нам не вернется. Я жалела Томаса и стала мягче к нему относиться. Он сознавал, что внезапно может быть исторгнут из нашего мира, и поэтому изо всех сил старался не прикипать к нему накрепко, старался по мере возможности внушить себе, что он здесь едва ли не в гостях.

Томас протянул руки, прося у меня Элису, я передала ему дочку, и он прижал ее к своему плечу, легонько похлопывая по спинке и не очень умело укачивая. Она перестала всхлипывать и только кряхтела, а это означало, что она вот-вот уснет. Томас воспользовался моментом, чтобы ответить мне, но снова по-английски, хотя на сей раз выговор его был совершенно иным: так говорят необразованные люди, у которых почти все гласные похожи на “о”, к примеру, вместо like или mind получается loik и moind. А я опять понимала его с трудом. Теперь голос Томаса звучал твердо, как у молодого человека, а не как у дряхлого старика.

– Скорее Чарли Грейпвин, – сказал он.

Я не знала, кто это такой, и решила, что речь идет о другом актере второго плана. Наверное, им в их тренировочных лагерях показывают как новые, так и старые фильмы, чтобы они усваивали разную манеру речи, разные акценты и говоры. А также дают слушать пленки с записями на разных языках, предположила я.

– Если тот голос сводит тебя с ума, может, этот понравится больше.

Но и этот тоже тревожил и раздражал меня, хотя нервировал и пугал не столько голос Томаса, сколько его вид, словно в дом ко мне один за другим проскальзывали незнакомые люди, вселялись в Томаса или подменяли его собой: если бы такое случилось в прежние времена, пришлось бы призывать священника, чтобы изгнать из него бесов. Теперь его преображения стали настолько безупречными, что вызывали страх, а то и ужас: он мог выдать себя за кого угодно. Томаса хорошо натренировали, и за эти годы он как следует отшлифовал свой талант, то есть превратился в актера-хамелеона или профессионального имитатора – не хуже тех, что выступают по радио и заставляют слушателей поверить, будто к ним обращаются председатель правительства, король или папа римский. Но эти словесные перевоплощения устраивались уже не ради шутки и развлечения, как раньше; теперь дело шло всерьез, и его серьезность выглядела зловещей, обман был намеренным, как в случае с подделанной картиной, которую выставляют и продают, выдавая за подлинник, или как в сюжете классической комедии, когда коварный соблазнитель пользуется безлунной ночью, чтобы проскользнуть в постель к женщине и прикинуться ее возлюбленным. Человек, способный на подобные фокусы, может обмануть