— Я не знаю точно. — Пожав одним плечом, Линкольн откидывается на спинку скамейки. Пристально смотрит на меня, изучая, его глаза мрачны и встревожены. — Я сказал, что не хочу знать, а также, что мы не желаем, чтобы с нами связывались.

Мне кажется, я никогда в жизни так не нервничала. Делаю глубокий вдох, собираясь с духом для следующего вопроса.

— Когда ты вошел в бар, ты знал, что я та самая, не так ли?

Еще один кивок.

— Почему? — спрашиваю я, поджимая губы и стараясь казаться равнодушной, будто его присутствие не влияет на меня. — Это была какая-то больная привязанность к ней? Ты заставил меня поверить, что ты что-то чувствуешь ко мне.

Линкольн снова наклоняется вперед, упирается локтями в колени, хмурится и поворачивает голову ко мне. Я едва могу дышать от того, как он смотрит на меня. Сохраняю дистанцию между нами, зная, что если я этого не сделаю, то уступлю. Поддамся власти его прикосновений, и мое предательское тело сдастся раньше, чем я успею это понять.

— Я не искал тебя специально. Признаюсь, мне было любопытно. Но потом я встретил тебя, и внезапно оказалось, что Афина больше не имеет к этому никакого отношения.

Я внимательно наблюдаю за Линкольном, выискивая любой признак того, что он мне лжет. Но мне не за что зацепиться. Моргаю, уставившись на него. Его глаза встречаются с моими, и я вижу в них правду. Все нити, которые связывали нас воедино, наконец-то обрели смысл. Его брат погиб вместе с моими родителями, а сердце его жены бьется в моей груди. Наши жизни переплелись так сильно, что мы практически стали одним целым. И я даже не могу злиться на него, потому что проигнорировала тонкие предупреждения.

Но мне известно одно: я не хочу этой боли. Этой горечи внутри меня. Я не желаю ничего из этого. Я хочу смириться и двигаться дальше. Хочу… прощения, даже если оно не заслужено.

— Это море лжи, — бормочу я, глядя на серое небо над нами и смаргивая слезы. — Все это.

Линкольн выпрямляется, поворачивается ко мне и обхватывает ладонями мое лицо. Наклонившись, он касается своим лбом моего, обдавая мои щеки своим дыханием.

— Или море света, в зависимости от того, как на это посмотреть.

Я смотрю в его глаза, замечая боль, конфликт и его размышления, которые я даже не могу понять. Отстраняюсь и наблюдаю за ним.

— Я не знаю, что сказать, Линкольн. Афина твоя жена. И я не знаю, как вписываюсь во все это.

Он молчит, и я не думаю, что ожидала какой-то другой реакции. Отчасти я его понимаю, но мои стены подняты, и его правда пугает меня так, как никогда раньше.

Сделав глубокий вдох, он на мгновение закрывает глаза, а затем смеряет меня взглядом. Мне грустно от того, как он смотрит на меня, словно хочет забрать всю мою боль, но знает, что не может, потому что сам является ее причиной.

— Как можно подойти к кому-то и сказать: «Кстати, я думаю, что у тебя сердце моей покойной жены?» — Он прищуривает глаза, сжимает губы в мрачную линию. — На самом деле нет правильного способа сказать это. Нет правильного способа начать этот разговор, в любом случае он приведет к неловкому моменту. Я солгал. Я только еще больше все усложнил. Не знал, как сказать, поэтому и не стал, — говорит Линкольн, его слова едва слышны из-за шума океана и причаливающих лодок. — А потом я не знал, как тебя отпустить.

Слезы катятся по моим щекам. Его честность искренняя и неподдельная, и я сочувствую ему. Ему, наверное, было нелегко. Знать, но не быть в этом уверенным.

Линкольн наблюдает за слезой на моей щеке, а затем со вздохом поднимает руку и проводит костяшками пальцев по моему лицу.

— Когда я встретил тебя, я знал, что это неправильно, но не смог остановиться, как только попробовал тебя на вкус.

Фыркаю от иронии его слов. Мы оба смеемся, он ухмыляется, и я вижу в нем Атласа.

— Буквально, — дразню я сквозь слезы, мой голос звучит хрипло.

Воцаряется неловкое молчание. Он молчит несколько мгновений, и я открываю рот, чтобы побудить его продолжить, но мука в его глазах останавливает меня.

Линкольн прикусывает губу, борясь с эмоциями, которых я не вижу, но знаю, что они его гложут. Его глаза блестят, а голос становится тише.

— Я был так зол, когда потерял Афину, что поначалу не хотел тебя искать. Был зол, что они забрали ее сердце, ее глаза, ее кожу. Я не был благодарен. Я был взбешен. Она только что родила, а потом… — Его слова обрываются, и он качает головой, как будто не в силах решить, что сказать дальше. Кладу руку на его плечо, мягко успокаивая. Он сглатывает, и его тело напрягается. — Ее отключили от аппарата жизнеобеспечения и отвезли в операционную, где забрали практически все. От нее не осталось ничего, кроме костей. — Его подбородок дрожит, челюсть сжимается. — И, блин, я понимаю это, — Линкольн кивает, испуская вздох, — Афина дала другим шанс на жизнь, а я держал на руках новорожденного ребенка и обижался, что она никогда его не увидит. — Слезы беззвучно катятся по его щекам, взгляд устремлен прямо перед собой. — Предполагалось, что это будет лучшее время в нашей жизни, но оно прошло в мгновение ока. Я не… — Он снова замолкает, прочищая горло. Шмыгает носом, быстро смахивая слезы. — Я не попрощался с ней и не сказал, что люблю ее. По крайней мере, так, чтобы она меня услышала. — Впервые за время своего признания он поворачивает голову и смотрит на меня. Его взгляд обжигает, и слезы текут по моим щекам. Я стараюсь казаться невозмутимой, но у меня ничего не получается. Его слова причиняют боль, проникают в мои кости, достигая души. Они гноятся и каким-то странным образом дают выход моей собственной боли. Мы оба страдаем. — Я не знал, как с этим справиться. И это длилось очень долгое время. Я не уверен, что у меня это получилось. Знаю лишь то, что у меня есть Атлас. — Линкольн замолкает, его взгляд скользит к бару, а затем возвращается ко мне. Он в отчаянии качает головой. — И я не знаю, что еще сказать.

Я проглатываю эмоции, переполняющие мои слова. В этом буквально суть нашей дилеммы. У меня есть то, что принадлежало им. Я не думала о его чувствах. До этого момента, пока по его щекам не