Он показал на саркофаг из грубо обтесанного камня, в поле, окружающем дом.

— Подожди меня здесь, — сказал Клейдемос илоту и пошел к гробнице матери.

Только теперь встало солнце, заливая долину своим светом. Дом появлялся из тьмы и кипарисов, раскачивающихся от раннего утреннего легкого ветра.

Клейдемос долго стоял около гробницы, склонив голову. Неожиданно он понял, что на могильном камне есть надпись, наполовину скрытая густым слоем мха, выросшего там. Он вытащил свой меч и, соскоблив мох, прочитал надпись:

Исмена дочь Евтидема супруга Аристарха Кракона несчастная мать двух доблестных сыновей

Боги завидуют драгоценному дару Льва Спарты

Клейдемос позвал илота, который привязал осла и сразу же заторопился к нему.

— Кто диктовал эту надпись? — спокойным голосом спросил он, указывая на могильный камень.

Илот остановился, рассматривая надпись, затем сказал:

— Господин, меня назначили к тебе в услужение, потому что я много лет возделывал землю твоего отца Аристарха, да воздадут ему честь. Старейшины позвали меня, чтобы построить эту гробницу, вместе с некоторыми соседями. Я не могу прочитать эти написанные символы, но если я хорошо помню, на камне были вырезаны только первые четыре строки. Я уверен в этом. Если ты не веришь мне, то можешь спросить у других рабочих или посмотреть архивы Совета, где должна храниться копия этой надписи, так как она вырезана за общественный счет.

— Ты абсолютно уверен в том, что говоришь? — нетерпеливо спросил Клейдемос.

— Я сказал тебе правду, господин. Но ты можешь проверить это сам, не стоит слишком беспокоиться.

— Спасибо, — ответил Клейдемос. — Иди к дому, возьми с собой мои вещи. Я вскоре присоединюсь к тебе.

Как только слуга ушел, Клейдемос тщательно осмотрел надпись. Было очевидно, что последние строки добавлены позже. Почерк был другой. Четыре первые строки располагались прямо по центру камня. А две другие были написаны так низко, что почти доходили до нижнего края камня. Не было необходимости задавать вопросы другим рабочим.

Но кто же добавил эти слова? И каков дар, который упомянут здесь. Казалось, что это сообщение очень важное и имеет особый смысл. Ему нужно выяснить, к кому обращены эти слова, каков их смысл и значение.

Илот был в конюшне, приготавливая корм и место для осла. Клейдемос пошел к дому. Дубовая дверь открылась с трудом и скрипом на своих проржавевших петлях. Внутреннее убранство представляло собой картину полного запустения: потолок атриума сплошь закрывала паутина, на всем лежал толстый слой пыли. Огромные крысы поспешно разбегались при приближении Клейдемоса. Герои Клеомениды в нишах также были покрыты пылью и нитями паутины.

Он пошел в другие комнаты, увидел то, что когда-то было родительской спальней. Все, что осталось от огромной кровати, представляло собой раму из массивного дуба; матрацы и покрывала были разорваны мышами на гнезда. Он услышал шаги в атриуме: пришел слуга, чтобы получить указания.

— Я хочу, чтобы этот дом был убран и восстановлен в его прежнем величии; я хочу здесь жить, — сказал ему Клейдемос. — Когда все будет в порядке, я позову женщину, которая вырастила меня в горах как сына вашего народа. Как тебя зовут? — спросил он пожилого слугу.

— Алес, господин.

— Ты знаешь, о ком я говорю?

— Знаю, господин. Ты говоришь о дочери Критолаоса. Твоя история хорошо известна в этом городе.

— Понимаю, что известна, — ответил Клейдемос. — Сегодня ночью я буду спать здесь, в атриуме.

Он работал весь день рядом с Алесом и другими слугами, которых он вызвал с полей. Как только стало смеркаться, в центре атриума развели огонь и зажгли жертвенные лампы. Клейдемос почувствовал, словно он вернулся в свой старинный родной дом. Он сел рядом с очагом около старого слуги, который сопровождал его.

— Сколько тебе лет? — спросил Клейдемос.

— Более семидесяти, господин.

— Сколько времени ты служил в этом доме?

— Со дня рождения, как и мой отец до меня, и его отец до него.

— Ты прожил много лет с Аристархом, господином этого дома, да?

— Да, господин. И пока я был полон сил, я сопровождал его на войну в качестве личного слуги.

— Расскажи мне о нем. Какой он был человек?

— Он был великий воин, но не только; храбрых воинов много в этой земле. Он был справедливый человек, и щедрый, и он всегда мог положиться на нас. — Он встал, чтобы подбросить дрова в огонь, затем снова сел и заговорил тихим голосом: — Наш народ не любит спартанцев, господин.

— Я знаю, Алес, я жил с твоим народом.

— Они пустые раковины из железа и бронзы; у них нет души.

— Ты отважный, раз так разговариваешь с командующим четвертого батальона равных.

— Но твой отец был настоящий человек, никто из нас никогда не подвергался избиению и не страдал от унижения от его руки.

— А что ты думаешь обо мне?

— Ты, действительно, хочешь узнать мои мысли?

— Да, хочу. Говори свободно.

— Голос твоей крови нельзя заставить молчать. Предсказано, что ты должен вернуться туда, откуда ты пришел. Только тебе известны секреты твоей души, но я верю, что наследие Критолаоса также не потеряно. Последние красные угольки долго тлеют под золой, глупые люди верят, что они погасли, но когда ветер снова начинает дуть, пламя вспыхивает вновь, оживая.

Клейдемос опустил глаза.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, старик.

— Господин, среди твоих слуг есть такие, кто, в результате страшной нужды или страха, превратились в глаза и уши могущественных господ, которые угнетают наш народ. Берегись их; я назову тебе их имена. Что же до меня, то я хорошо знал Критолаоса и всегда высоко ценил его, а также любил твоего отца Аристарха. Ты дерево, корни которого на двух различных полях, но я возделывал оба поля с любовью. Могу привести тебе и доказательства этого, если желаешь. Ты вступил во владение домом, в котором родился, и чтишь память своего отца, такого знаменитого и такого несчастного. Именно так. Но дорога, по которой ты пойдешь, возможно, еще скрыта даже от тебя, и только боги могут открыть ее.

Клейдемос поднялся на ноги и посмотрел на огонь.

— Боги знают дорогу, которую мы должны выбрать, — сказал он, пристально глядя на языки пламени, весело танцующие в очаге. — Завтра ты пойдешь в горы и приведешь женщину, которая была моей матерью в течение двадцати лет, далеких для меня. Ты скажешь ей, что я не переставал думать о ней, что только мое предназначение удерживало меня вдали от нее… что я жду ее с сыновней любовью.

— На рассвете я уже буду в пути, — сказал слуга, вставая, — а теперь с твоего разрешения, я удаляюсь.

— Да, ступай, — сказал Клейдемос. — И пусть боги даруют тебе спокойную ночь.