Может быть, все это не более чем дикое совпадение, каких в жизни бывает немало, а мистер Дженнингс покончил с собой вовсе не из страха расплаты или угрызений совести, а единственно из-за того, что, будучи окружным прокурором, прекрасно понимал: этот ваш рассказ поставит крест на его репутации, на положении в обществе, карьере, наконец. Теперь вы понимаете, что наделали своей безответственностью?!

— Но… — пискнул Роберт Льюис.

— Никаких но! — отрезал его разгневанный собеседник. — Я внимательно слежу за всем тем мусором, который еженедельно выбрасывают со своих страниц "Черная маска», "Детектив ревю" и с десяток подобных им дешевых журнальчиков. Мне приходится читать тонны этой макулатуры, чтобы не пропустить подобных вещей, — я имею в виду по-настоящему квалифицированные описания вскрытия банковских сейфов, различных способов отключения систем сигнализаций, методов проникновения в квартиры и т. п. А теперь, оказывается, я должен следить еще и за тем, чтобы врачи не описывали всякие хитрые способы убийства своих ближних. Так, что ли?

— Э-е. — растерялся Роберт Льюис. — Я, право, как-то не думал о своих произведениях в этом ключе…

— Ха! Произведениях — как бы не так! — немедленно отреагировал гость. — Я давал ваши рассказы экспертам. Их заключения на редкость единодушны: в литературном отношении — ниже всякой критики, в криминальном — законченные пособия для мужей, которым надоели их жецы, или для жен, мечтающих избавиться от своих мужей.

Этих унижений его литературных талантов Роберт Льюис стерпеть уже не мог. На минуту в него вселился неустрашимый Александр Эттингер и заставил доктора грозно выпятить нижнюю челюсть и ударить пухлым кулачком по столу.

— Ну вот что, сэр. Я вас к себе домой не приглашал, вы явились ко мне сами и в моем же доме осмеливаетесь поносить мое творчество, в котором, смею думать, вы ничего не понимаете. Не вам судить о литературных достоинствах моих рассказов — для этого есть издатели и читатели. Они и оценят, стоят чего-нибудь мои произведения или нет. Я вас больше не смею задерживать, сэр. Ваше время слишком дорого обходится нам, налогоплательщикам, чтобы тратить его на пустые разговоры с каким-то начинающим литератором.

Он сделал паузу, чтобы посмотреть, какой эффект произвела его саркастическая речь на фэбээровца, но тот, похоже, лишь забавлялся его гневом. Тогда Роберт Льюис подпустил ему последнюю шпильку:

— Мне очень жаль, сэр, что в этом месяце вам тоже придется тратить время на мой рассказ, а в октябре — еще на один. "Черная маска" предложила мне заключить с ними договор на один рассказ ежемесячно.

— Ах вот как, — сразу помрачнев, отозвался чиновник, — я не думал, что дело у вас зашло так далеко. Ну что ж, спасибо за предупреждение. Думаю, что мне не придется больше читать ваши рассказы ни в "Черной маске», ни в "Детектив ревю», ни в любом другом периодическом издании. Уж я об этом позабочусь.

Он встал, взял свой "дипломат" и вышел из квартиры, не попрощавшись и не закрыв за собой дверь.

— У нас свободная страна, и я буду печатать, что захочу, — крикнул ему вдогонку Льюис, но не дождался ответа.

Он закрыл за непрошеным визитером дверь и заметался по комнате из угла в угол, от возмущения не находя себе места. Нет, какая наглость угрожать свободному гражданину свободной страны! Это ему даром не пройдет, надо пожаловаться на него его начальнику, может быть, даже позвонить в одну из центральных газет и рассказать им, как пытаются зажать рот писателю.

Тут Роберт Льюис вспомнил, что забыл спросить у фэбээровца его имя, и несколько сник. Без имени никто не захочет даже слушать эту историю, не то что писать о ней. Скажут, что он, Роберт Льюис, все выдумал, чтобы привлечь внимание к себе и своим рассказам. Ч-черт! Этот тип из Бюро все рассчитал правильно. Ну, да ладно, пусть живет. Не зря говорят: не будите спящих собак. Надо лучше быстрей перепечатать и послать в редакцию оба последних рассказа. Пусть этот тип прочтет их и лопнет от злости.

Обработка двух рассказов заняла у Роберта Льюиса целую неделю. Он снова и снова выправлял замеченные стилистические погрешности, убирая неудачные выражения, и до того дописался, что уже перестал понимать смысл простейших фраз, и даже исконно английские слова стали казаться ему какими-то чужеродными и корявыми. Поняв, что переборщил в своем стремлении достичь совершенства и может просто все испортить, доктор наконец перепечатал рассказы и позвонил в редакцию "Черной маски».

Трубку сняла секретарь главного редактора и после какой-то непонятной паузы наконец соединила его со своим шефом. Мистер Куросака, главный редактор и владелец журнала "Черная маска" был сыном японца и американки из Солт-Лейк-Сити, поэтому он успешно сочетал в разговоре чисто восточную обходительность и грубоватую прямолинейность мормонов. Рассыпавшись в комплиментах литературному дару доктора и заявив, что для него большая честь иметь в журнале такого интересного и плодовитого автора, мистер Куросака неожиданно поскучнел и сказал, что не может в ближайшее время напечатать ни одного рассказа Роберта Льюиса, так как редакционный портфель укомплектован детективной прозой по меньшей мере на весь ближайший год.

— Но вы же мне обещали, — вскричал ошеломленный таким поворотом событий Льюис, — и наш договор…

— Боюсь, что в настоящей ситуации, — вежливо, но твердо сказал мистер Куросака, — заключать договор было бы несколько несвоевременно.

— В какой, в какой такой ситуации? — завопил Льюис, окончательно теряя самообладание.

Но издатель, не попрощавшись, уже положил трубку. Все было предельно ясно. ФБР надавило на Куросаку, и он, не желая ссориться с всесильной организацией, обещал больше не публиковать рассказов Роберта Льюиса.

Придя в себя от этого удара, доктор решил бороться. Он сделал добрых три десятка копий каждого из рассказов и разослал их во все издательства, печатающие произведения детективного жанра. Но, кажется, он недооценил возможностей ФБР. Отовсюду, из каждого издательства он получал стереотипные вежливые отказы. Это был крах так счастливо начавшейся литературной карьеры.

На доктора Льюиса было грустно смотреть: он помрачнел, стал задумчив, а его круглый, всегда воинственно торчащий животик как-то жалко опал и повис. Даже его жена заметила эту перемену и, не зная, чему ее приписать, начала усиленно кормить мужа овсянкой.

Льюис еще писал, но уже без прежнего энтузиазма. Даже Александр Эттингер стал менее самоуверен и совершал теперь свои убийства с большей жестокостью и цинизмом. Все его жертвы, как правило, носили светло-коричневые костюмы, очки в золотой оправе и бабочку. Люди они были, как на подбор, глупые, склочные и на редкость несимпатичные. Так продолжалось почти три месяца, пока наконец удача не улыбнулась Льюису.

Из