Приамиды замерли на месте. Они не верили своим глазам. Между тем, незнакомец закончил шить кишки и несколькими быстрыми движениями зашил рану, все время промакивая ее кистью, которую вынимал из плошки. Поверх шва он, с помощью Пентесилеи, так же быстро и ловко наложил повязку и бережно опустил девочку на землю. Во время всей операции она лишь два раза слабо застонала.

— Редкая стойкость, даже для взрослого воина! — воскликнул врач. — Впрочем, вероятно, еще действует то состояние, которое мы называем шоком[23]. Приветствую тебя, царь Гектор! И всех вас! Рад поздравить с новой победой!

Он поднял голову, вытирая окровавленные руки о край платка.

— Кей!!! — вскрикнул Гектор. — О нет! Это уже слишком невероятно!

Действительно, волшебное появление придворного врача именно сейчас, когда он один мог помочь в безвыходном положении, казалось поистине невозможным.

— Откуда ты взялся?! — царь никак не мог прийти в себя. — И как раз сейчас?

— Ну, не как раз. — Кей улыбался, и его седая борода как будто тоже улыбалась. — Я, положим, дерусь почти с самого начала и успел уложить не меньше десятка этих пейритоевых паршивцев. У-ух, сколько работы они мне задали шестнадцать лет назад! Но в пылу битвы никто меня не заметил. Славно, что я зашел в свою изувеченную аптеку и принес сюда кое–что из лекарств. Узелок ждал меня среди скал, пока я крошил головы разбойникам, а теперь вот и пригодился. Этой девочке сейчас нужно лежать неподвижно, я бы даже советовал ее пока никуда не везти. Сделано все, чтобы предотвратить воспаление, но рана очень опасна. Надежда есть, однако дать слово я не могу. Укройте ее и подложите что–нибудь под голову.

— Кей, наш добрый и славный Кей! — Гектор обнял перса и прижал к себе, смеясь от радости. — Как же ты выжил? И откуда пришел?

— Прямо из Трои.

– ???

— Да не смотрите вы на меня так! — продолжал улыбаться лекарь. — Я в ту ночь тоже был захвачен врасплох, но дрался, пока это было возможно. Потом, отступая, укрылся в одном из подвалов дворца. Пожар разрушил эту часть здания, и подвал оказался весь завален, выйти из него я уже не смог. В полной темноте, на ощупь я определил, какая из стен внешняя, и с помощью моего меча стал рыть подкоп. Подвал, на мое счастье, был не совсем пуст, в нем нашелся мешок чечевицы. А вообще это — винный погреб, и в нем хранились бочки с вином. Вот такое мне досталось богатство. Только воды не было. Пришлось пить вино!

— И ты при этом мог работать? — спросил Ахилл, тоже обнимая лекаря и ласково похлопывая его по спине.

— А что мне было делать? Я старался пить меньше, хотя жажда мучила меня почти постоянно. Ел сухую чечевицу, прямо горстями. Гонял от нее крыс, их в подвале почти сразу появилась уйма. В конце концов, пришлось ставить мешок возле того места, где я работал, а потом наполнить зернами пустой горшок и накрыть его другим горшком. Иногда мне казалось, что я ошибся и рою не в ту сторону… Но через какое–то время — думаю, прошло много дней и ночей, я все же выбрался наружу. Увидел все, что случилось с городом. И подумал, что нужно бы запастись лекарствами и начать искать выживших. Я знал, что кто–то да выжил! С холма увидал корабли в море. Пошел взглянуть, кто сюда приплыл. И вот, угодил прямо к месту битвы! Из меня еще не вышел хмель, да я и трезвый не хвораю трусостью, ну и взялся за меч, показав этим морским пиявкам, как дерутся сыны Ирана! За время драки хмель прошел, и хвала Ахурамазде — не то я не смог бы как следует зашить вашу храбрую девочку.

А теперь, Ахилл, помоги мне: тут кругом раненые, а кроме меня, искусством врачевания владеешь только ты. Великая царица амазонок тоже кое–что умеет, но наше ремесло в их славной стране развито мало — они ведь презирают раны и болезни… Словом, нас двое, а их много! Нужен костер и горячая вода. И прошу сюда все войско!

Из–под старой пожухлой травы пышными ярко–зелеными пучками выступала молодая трава, и вот уже прошлогодней почти не стало видно — попранная мощными корнями новой, весенней жизни, она приникла к земле и смешалась с нею, питая ее, чтобы весна всходила еще гуще и сильнее.

Торжествующую зелень склона, как крохотные вспышки огня, покрывала разноцветная россыпь цветов, в основном красных, желтых и синих. Пастушьи дудки еще только стали набирать ствол, прорастая рядом со старыми, сухими и поломанными стеблями, но их резные листья уже курчавились, затеняя траву и цветы, и по ним с торжеством ползали красные с черными пятнами «небесные мушки».

Овцы, белые и серые, похожие на отставшие от большой тучи клочки облаков, довольные, бродили среди этого великолепия, непрерывно жуя и удивленно мотая головами — весеннее обилие мух немного раздражало их, хотя и не могло отвлечь от наслаждения едой. Промеж ленивых овец выделялись семь или восемь козочек, скакавших и бодавшихся, вместо того, чтобы чинно есть. Грянувшая в этот день жара и пестрота цветов вызывали в них азарт — они гонялись друг за другом, выхватывали одна у другой длинные курчавые листья пастушьей дудки, блеяли и порою задорно наскакивали на овец, которые лишь возмущенно трясли толстыми курдюками и отходили подальше.

Собаки, лежа на плоских камнях, уже сильно нагретых солнцем, зорко наблюдали за пастбищем, но делали это лишь из чувства долга: рядом были люди, и хищники едва ли посмели бы в их присутствии приблизиться к стаду.

Старый Агелай с удовольствием смотрел на свое маленькое стадо, устроившись на широкой скамье, когда–то выдолбленной им самим в стволе поваленного грозой вяза. Второй вяз, такой же толстый и мощный, стоял рядом, целый и невредимый. Любопытный родничок, выглянув на свет, хотел видеть как можно больше и, хотя был мал, старался изогнуться блестящей струйкой покруче и как можно выше подпрыгивать на камешках, чтобы ему открывался весь склон. Его веселое журчание было слышнее всего среди упоительной тишины, ласкавшей в этот день склон холма. Еще блеяли овцы и козы, да жужжали мухи, пчелы и шмели, но их песенки сливались с тишиной, как будто были ее частью.

Старый пастух сидел, как обычно, сложив смуглые от вечного загара руки на широком, украшенном резьбой разветвлении старого корня, из которого была сделана его палка. Рядом с ним устроились на скамье Троил, Крита и Авлона, благо скамья была длинная — прежде на ней умещалось все семейство Агелая.

Крита только пятый день, как поднялась с постели: раны, которые она получила в бою, заживали медленно, несколько раз начиналась лихорадка, и девочка проболела всю зиму. Правда, зима в этих местах была короткая…

Все это время Троил почти постоянно был рядом с юной амазонкой. Даже беззлобные насмешки старших братьев, прежде вызвавшие бы у него жестокую обиду, теперь не волновали юношу — ему было важно только то, что Крита все–таки поправляется. Царевич был влюблен первый раз в жизни, и не будь это в дни гибели Трои и его первых сражений среди безумия и трагедии, постигшей его народ, возможно, пылкий мальчик уже давно позабыл бы свое яркое и волнующее увлечение. Но случилось так, что испытание воли и мужества, испытание взрослости совпало у Троила с испытанием первого чувства…