Ну и ну!

Я подошел к возвышению. Выскочившая наружу дитто в отчаянии карабкалась на крышу фургона! Ее преследовал Гор, довольно неприлично вскидывая голыми ногами, выглядывавшими из-под сбившихся одеяний. Тем временем через сверкающие щупальца, окружавшие голову реальной Ирэн, хлынули потоки энергии.

— Мистер Моррис…

Я едва услышал хриплый голос, почти заглушённый электрическим воем. Стараясь ни к чему не прикасаться, я наклонился к умирающей. Бледную кожу покрывали пятна и прыщики. Впервые я порадовался, что не чувствую запаха.

— Альберт…

Не могу сказать, что мне очень нравилась эта женщина. И все же она страдала по-настоящему и заслуживала жалости. По-моему.

— Могу чем-то вам помочь? — спросил я, прислушиваясь к завыванию машины. Интересно, когда же вся эта энергия вырвется наружу?

— Я… слышала… что вы сказали…

— Что? Насчет кармы и всего прочего? Послушайте, я не священник. Откуда мне знать…

— Нет… вы правы… — Она остановилась, чтобы вздохнуть. — За баром… отвинтите кетоновую крышку… достаньте этого… этого…

Ее веки затрепетали.

— Пора уходить отсюда, — сказал Пэл.

Он уже стоял у двери, спиной к свету. Я поспешно отошел от помоста и направился к нему, но на ходу оглянулся — хлынувший из машины свет становился все ярче. Тело Ирэн содрогнулось. Конвульсии пробежали и по стоявшим вокруг дитто.

Отступив на улицу, мы повернулись в сторону фургона, на крыше которого развернулась схватка между последней Красной, ухватившейся за антенну и довольно реалистично всхлипывающей, и Гором, вцепившимся в ее лодыжку.

— Отпусти! — сердито кричал он. — Ты все сломаешь! Знаешь, сколько я копил, чтобы купить лицензию…

Пэллоид вспрыгнул мне на плечо, и я зашагал к воротам, желая только одного — уйти как можно дальше от всего этого и того, что должно было случиться.

Словно удар грома потряс заднюю комнату «Салона Радуги», раскатившись оглушительной барабанной дробью или… ревом миллиона гигантских лягушек-быков с нарушением щитовидки. Ладно, со сравнениями у меня плохо, но любой родившийся в нынешнем веке узнал бы басовую модуляцию усиленной Постоянной Волны. Возможно, тяжеловесная карикатура, впечатляющая, но лишенная мягкости. Или колоссальных масштабов версия реальности. Кто скажет?

Может быть, Ирэн… через пару секунд.

Ее последняя копия взвыла на крыше фургона, отбрыкнулась от Гора и рванулась вверх, чтобы добраться до антенны.

— Не оставляйте меня! — взмолилась она. — Не оставляйте меня здесь!

— Не думал, что рабочие муравьи так пекутся о самих себе, — сухо прокомментировал Пэл.

— Я только что и сам задавал себе этот вопрос. Может быть, сравнение с ульем не так уж правильно. Личность того, кто наилучшим образом соответствует ее образу жизни, это личность, сфокусированная только на себе. Она ни за что не расстанется даже с малой частичкой себя. Наверное, к этому привыкаешь и…

Пэллоид оборвал меня:

— Вот оно!

Отступив к самому ограждению, мы увидели, как из дверей «Салона Радуги» хлынул яркий, резкий свет.

Свет был настолько резок, что даже сейчас, в солнечную погоду, по асфальту пробежали тени. Я инстинктивно прикрыл глаза ладонью.

Борьба на крыше фургона закончилась тем, что Гор с криком рухнул на землю. В тот же миг словно волна пробежала по сверхпроводящим кабелям. Несчастная Красная завопила и в отчаянии ухватилась за антенну, которая угрожающе заскрипела. Сияющая волна разбежалась по фургону. Нечто подобное северному сиянию окутало и «тарелку», и дитто, повисшую на хрупкой металлической конструкции.

Видимый глазом луч пронзил глиняное тело, которое забилось, быстро отвердевая и рассыпаясь, изогнулся в параболу, срезая крепящие антенну болты. На наших глазах «тарелка» накренилась и… упала с крыши фургона неподалеку от свернувшегося от страха в комок Гора.

Бесшумная, ослепляющая волна распространилась дальше, окатив нас с Пэлом. Я почувствовал, как мое тело сотрясла мелкая дрожь, в ушах громко и болезненно хлопнуло. Вслед за волной что-то затрещало и взорвалось, сорвав двери фургона и выбросив на улицу россыпь какого-то оборудования.

Передача закончилась, только разряд ушел не в небесные выси, а в сухой и грязный асфальт улицы.

Наступила тишина, которую нарушали только душераздирающие стоны Гора.

— Знаешь, Гамби, — пробормотал мой косматый друг, когда мы оба наконец оправились от шока, вызванного этим блистательным спектаклем. — Знаешь, этот город построен на богатых залежах чистой глины. Одна из причин того, что именно здесь Эней Каолин создал свою первую анимационную лабораторию. Так что нетрудно представить…

— Помолчи, Пэл.

Мне не хотелось слушать его измышления. Представить можно что угодно. В любом случае дым уже рассеялся, и ничто не мешало нам вернуться в «Радугу».

— Идем. — Я потер за ухом, где болело. — Посмотрим, что оставила нам Ирэн.

— Хм? О чем это ты?

Я и сам не знал. Она упомянула «кетоновую крышку». Или мне почудилось?

Мне не хотелось думать об Ирэн плохо. Несмотря на все то, что она сделала.

Мы пробрались внутрь, прошли мимо опаленных руин помоста с прожаренными останками тела, мимо обугленных кучек глины…

Никогда не видел, чтобы кто-то умер настолько основательно.

Йосил Махарал — точнее, его серый призрак, — похоже, очень гордится своей частной коллекцией, в которой имеются клинообразные таблички и цилиндрические печати из древней Месопотамии, той земли, где более четырех тысяч лет назад возникла письменность.

— Это и была самая первая магия, оказавшаяся не только надежной, но и повторяемой, — сказал он мне, показывая некий предмет, формой и цветом напоминающий обеденную булочку и покрытый неглубокими, набегающими одна на другую насечками. — Тот, кто осваивал новый трюк с записью своих мыслей, рассказов и слов на влажной глине, мог рассчитывать на достижение некоего бессмертия. Это бессмертие состояло в том, что человек говорил через пространство и время даже после того, как его тело обращалось в прах.

Я, возможно, не гений, но аллюзию понял сразу. Потому что сам Махарал и являлся таким вот образцом жизни после смерти, сложным новообразованием из отпечатков души, перенесенных в глину. Он говорил, думал и чувствовал уже после того, как оригинальный Йосил Махарал закончил свое органическое существование возле пролегающего через пустыню шоссе. Неудивительно, что с глиняными табличками его объединяло родственное чувство.