– Все мне понятно. Одного только в толк не возьму – почему наркотики?

– Ты дурак или притворяешься им?! – вспылил Кончак. – Да потому, что это самые быстрые деньги, растущие из-под земли без особых затрат. Но, как я понял, тебя волнует другое – моральный аспект этой проблемы. Не так ли? – Я всегда восхищался вашей проницательностью, – не без иронии ответил я.

И снова тяпнул водочки, на этот раз полстакана.

Мне почему-то до чертиков захотелось надраться до положения риз, набить по русскому обычаю комунибудь морду, а затем завалиться спать под копной, чтобы ночная прохлада освежила мою забубенную головушку и прогнала хмельную дурь.

– Можешь быть спокоен – нашим наркоманам эта отрава не попадет. Мы работаем как перевалочная база. Транзит. – У меня еще один вопрос…

Водка прочистила мозги до прозрачной ясности, и мне теперь было море по колено.

– Как тогда понимать смерть наших, ни в чем не повинных, пацанов на контрольном пункте?

– А, чтоб тебя!.. – злобно окрысился Кончак. – Умеешь ты бить по самому больному месту.

– Так ведь разговор идет начистоту. – К сожалению…

Мой шеф смотрел зверем, беспощадным и кровожадным; его второе "я" прорвало тонкую оболочку отеческой задушевности и протянуло ко мне свои невидимые скользкие щупальца, будто намереваясь вырвать сердце, задушить, размазать меня по траве.

– Ладно, отвечу. Случилась досадная накладка. Туда должны были послать наших людей, но в последний момент из-за обычной штабной неразберихи отправили новобранцев. Я узнал об этом чересчур поздно…

– Издержки производства. Лес рубят – щепки летят… – Меня явно понесло. – Упокой, Господи, их безгрешные души. Наше дело правое, мы победим. – Да пошел ты, мать твою!..

И Кончак заматерился с таким остервенением, будто сиамский слон в это время нечаянно наступил на его главную мужскую принадлежность.

Я с вежливой улыбкой выслушал этот поток чисто русского красноречия.

А когда Кончак выдохся, поторопился всучить ему в одну руку шампур с шашлыком, а в другую – запотевший стакан с охлажденной водкой:

– За тех, кто в "поле"![97]

Мы молча выпили и долго в полной отчужденности жевали слегка подгоревшее мясо. По нахмуренному лбу шефа было видно, что настроение у него сейчас отнюдь не радужное.

А мне плевать!

Гуляй душа!

Пусть изгаженная, притоптанная, но – живая.

Пока живая

Родные края, куда я стремился словно изжаждавшийся путник к колодезному срубу, показались мне еще более чужими, нежели заморская чужбина.

Я просто не узнавал ни улиц, расцвеченных витринами многочисленных киосков, пестреющих иностранными наклейками на товарах и продуктах, ни вокзалов, бурливших ошалевшими соотечественниками в окружении грязной пены из сонмища попрошаек, проституток и ворья всех возрастов и национальностей вплоть до негров – то ли доморощенных, то ли завезенных из какого-нибудь Ниггерленда, ни ресторанов и кафе, где вместо скромно одетых обывателей, справляющих какое-либо семейное торжество, восседали коротко стриженые мордовороты с золотыми цепями под килограмм весом на немытых бычьих шеях.

Я был шокирован, смят, раздавлен увиденным.

И пока Тимоха занимался дальнейшим обустройством своих темных делишек, подыскивая и мне соответствующую моему "профилю" работу, торчал почти безвылазно в гостиничном номере весьма престижной гостиницы, куда, как я понял из разговоров обслуживающего персонала, путь ментам и прочая был заказан.

По вечерам меня одолевала тоска.

Днем я хоть как-то убивал время, шатаясь по улицам и бесчисленным базарчикам, ютящимся в самых неожиданных местах города.

Но ночи полного одиночества наедине с мыслями, от которых я готов был волком выть, едва не сводили меня с ума.

До сердечной боли я стремился побыстрее увидеться с женой и сыном. Однако наше долгожданное свидание зависело только от Тимохи, будь он трижды проклят.

Но этот сукин сын только злобно фыркал в телефонную трубку, когда я в очередной раз напоминал ему о наболевшем, и грубо требовал, чтобы я не расслаблялся, держал себя в форме, потому как вскоре у меня будет дел невпроворот.

От таких разговоров меня временами зашкаливало. И я, дрожа от ненависти на весь мир, готов был убить кого угодно, и в первую очередь своего нового шефа. А затем выброситься к чертовой матери из окна гостиницы на булыжную мостовую, где с вальяжной снисходительностью ко всем прочим катили дорогие "мерсы" и "линкольны".

И тогда я лез под горячий душ, почти под кипяток, а после, красный, словно вареный рак, облачался в приличный костюм и спускался в ночной бар гостиницы.

Там царил сексуальный полумрак, мурлыкала импортная стереосистема, а за столиками, разбившись парами, вполголоса болтали дорогие путаны.

Этот вечер ничем не отличался от предыдущих.

Те же, набившие оскомину, рожи завсегдатаев – местных "крутых" и их паханов, сорящих направо и налево баксами.

Разодетые по последнему писку французской моды разнокалиберные шлюхи, с жадностью оголодалых волчиц подыскивающие себе очередную жертву среди "лохов" – постояльцев гостиницы с туго набитыми кошельками.

Две или три компании кавказцев, непривычно тихих, незаметных, в отличие от старых времен, а оттого вдвойне опасных.

Они напоминали мне змеиное гнездо, согретое первыми лучами жаркого весеннего солнца – и движения вяловатые, и кровь, остуженная зимними холодами, пока стылая, будто подтаявшее мороженое, и тела не такие гибкие, как обычно; но только тронь их, успокоенный обманчивым видом покорности и бессилия, тут же последует по-прежнему молниеносный удар, и переполненные за время долгой спячки пазухи впрыснут в кровь через острые крючковатые зубы смертельный яд, спасения от которого нет.

Я сидел в углу, за самым, с точки зрения посетителей бара, неудобным столиком, где обычно ютилась оставшаяся не у дел обслуга.

Это место я забронировал едва не в первый день моего "сошествия с небес" – из номера на седьмом этаже в полуподвальное помещение этого ночного гнезда разврата.

Главным достоинством столика было то, что вряд ли могло интересовать остальную публику, скупившую на корню всю местную милицию и полицию, если таковая и существовала, – служебный выход в нескольких шагах.

Я уже знал, что он ведет на кухню, где есть двери, через которые можно выйти на параллельную улицу. С угла, где я сидел, хорошо просматривался вход в бар, где торчал подобострастный, прилизанный тип в годах с повадками секретного агента на покое.