Когда я впервые встал на ковровую дорожку ступенек, ведущих в чрево бара, его глаза обшарили мою фигуру с таким прилежанием, что мне еще добрый час спустя казалось, будто кожу лица потерли крупнозернистой шлифшкуркой.

Какое-то время он относился ко мне индифферентно, но затем мое несколько нестандартное поведение для подобного заведения – я почти ничего не пил и не путался со шлюхами – вновь привлекло его внимание, и с той поры он следил за мной, как вышедший на тропу войны ирокез за случайно забредшим в леса бледнолицым.

Во избежание осложнений – черт его знает, кому он там строчит доносы, – мне пришлось стать артистом поневоле.

Как и все остальные, я начал заказывать дорогие коньяки, виски и еще что-то там, иногда угощал "дам", от которых несло за версту вызывающими рвотные позывы запахами импортных кремов и духов.

А однажды я притворился в стельку пьяным и дал возможность лисьемордому швейцару пошарить в моих карманах, пока он тащил меня на собственном горбу на седьмой этаж.

В результате я лишился что-то около двух сотен "зелени", зато приобрел доверие и соответствующий вес в глазах этого сукиного сына в отставке.

Сегодня бар был забит до отказа. Может, потому, что воскресенье, а возможно, по причине какогонибудь праздника – меня такие мелочи не интересовали.

Спиртное лилось рекой, визгливо хихикали путаны, разобранные "клиентами", пустые и холодные рыбьи зенки мускулистых качков блестели масляно и вожделенно – на ярко освещенном подиуме раздевалась до последней нитки стриптизерша с неестественно огромной грудью и тупыми глазами беременной коровы.

Это был писк сезона.

До сих пор единственным развлечением завсегдатаев бара были четыре сухоребрые девицы, исполняющие провинциальный канкан или что-то на него похожее – я в танцах смыслю мало.

Потягивая через соломинку легкий коктейль – с некоторых пор я понемногу начал прикладываться к спиртному, правда, больше от ничегонеделанья, нежели по необходимости, – я присматривался к группе кавказцев на противоположной от меня стороне бара.

Трудно было определить, какой именно они национальности, хотя по некоторым признакам мне показалось, что армяне, но это обстоятельство меня не волновало.

Другое привлекло мое внимание: среди них находился долговязый тип в кожаной куртке на "молнии", шумный и бесцеремонный, не упускающий ни одного момента, чтобы не перекинуться словом со смазливой офицанткой, обслуживающей стол кавказцев, и нередко дающий волю рукам.

Официантка для виду гневалась, но отнюдь не спешила освободиться из объятий наглеца. По тому, как она по делу и без дела довольно часто подходила к компании и будто невзначай оказывалась вблизи долговязого, я определил, что его грубые манеры вовсе ей не неприятны.

Даже наоборот.

Впрочем, сие меня только забавляло.

Иное заставило быстрее забиться сердце и впрыснуло добрую порцию адреналина в кровь. Этот дылда в кожаной куртке – кто он? Я был почти уверен, что мы с ним когда-то встречались.

Но где и когда?

С моего места, да еще в полутьме, черты его лица смазывались, затушевывались, к тому же он сидел ко мне спиной, и в редкие мгновения "баталий" с понравившейся ему официанткой я мог созерцать только профиль с седеющими висками короткой стрижки.

Кто этот человек?

Я насторожился, почувствовав, как между лопаток появился холодок. Несмотря на мою измененную внешность, мне вовсе не улыбалась перспектива повстречать кого-либо из прежних знакомых.

Внимательно осмотревшись по сторонам, я небрежным движением отодвинул стул, преграждавший мне дорогу к служебному выходу.

Конечно, пока ничто не предвещало каких-либо неприятностей или осложнений, но – береженого Бог бережет…

Может, потому, что я был напряжен, словно сжатая часовая пружина, мне удалось их вычислить за несколько мгновений до начала разборки. По моим молниеносным подсчетам, киллеров было около десятка.

Судя по всему, они просочились в бар по одному, а оружие – автоматы "узи" и пистолеты большого калибра, – им, скорее всего, доставили через служебные помещения свои люди из обслуживающего персонала.

(Охрана гостиницы была надежна и весьма профессиональна, в чем я имел возможность убедиться неоднократно, а парадный вход, судя по всему, имел скрытые детекторы, реагирующие даже на скромный перочинный ножик).

Когда они, уже почти не таясь, начали окружать стол, за которым сидели армяне и дылда в кожаной куртке, я неторопливо встал и пошел к служебному выходу. Я вовсе не горел желанием схлопотать за здорово живешь пулю-дуру, предназначенную другому.

Краем глаза я видел, как долговязый, до этого подмигивающий официантке, неожиданно сгреб в охапку сидевшего рядом с ним лысоголового коротышку с солидным брюшком и буквально швырнул его на пол.

А затем в совершенно немыслимом прыжке с полуприседа обрушился на одного из киллеров, ближе остальных подошедших к столу.

Зал взорвался грохотом выстрелов. И вслед за этим тихий, полусонный бар стал походить на сумасшедший дом: вопли раненых, визг путан, треск ломающейся мебели, звон битых стекол.

Я, как и многие другие, упал на пол, а затем ползком проюзил через порог кухни и спрятался за простенком.

Бежать дальше, к выходу, было уже рискованно – шальные пули залетали и сюда, отсекая мне путь к заветной двери.

К сожалению, мне ничего иного не оставалось, как терпеливо ждать финала этой кровавой бойни, чтобы затем побыстрее смыться. Фигурировать на допросах в качестве свидетеля было не только нежелательно, но и опасно при моем полулегальном существовании.

По устоявшейся привычке держать ситуацию под контролем во избежание неприятных неожиданностей, я нашел щель в деревянной обшивке между дверным окладом и стеной – обычный для наших горестроителей брак – и приник к ней.

В зале царил хаос.

Стрельба практически прекратилась, потому что киллерам не удалось благодаря долговязому в кожаной куртке застать армян врасплох, и теперь они сошлись в рукопашной.

Похоже, потери были с обеих сторон, так как завладевший чьим-то пистолетом дылда теперь лежал неподалеку от служебного выхода, спрятавшись за столешницей опрокинутого стола, и время от времени палил в сторону матерящихся убийц и их жертв, склубившихся в дикой резне.

Он стрелял с левой; правая рука безвольно висела вдоль туловища, и когда он менял позицию, гримаса боли кривила его худощавое лицо с жестким тонкогубым ртом.

Ах, чтоб тебя!

Я не поверил своим глазам.

Не может быть!

Теперь освещение было вполне достаточным, чтобы, наконец, рассмотреть этого подозрительного типа как следует. И, узнав его, я едва не заорал от беспричинной радости – Сидор!

Как, откуда, какими судьбами?!